Сестры из Версаля. Любовницы короля

– Я называю его «свет очей», – шепчет мне на ухо Луиза ласковое прозвище короля с такой торжественностью, как будто раскрывает мне государственную тайну. – Конечно, только наедине. Потому что у него так блестят глаза.

Луиза представляет нас, я поспешно делаю реверанс, потом встаю в полный рост. Я наклоняюсь ближе, смотрю на него многозначительно. Король улыбается, делает шаг назад, и я вижу, что он выбит из колеи. На долю секунды. И это очень хорошо. Он должен с самого начала знать, что я – не моя сестра.

Прибывают другие гости, и нас представляют друг другу. Впрочем, гости почти не обращают на меня внимания. Не считают меня важной персоной, даже несмотря на то, что я сестра Луизы. Или именно потому, что я сестра Луизы? Если так, тогда все должно быть по-другому.

Начинается трапеза. Мужчины говорят об олене, которого им так и не удалось подстрелить на охоте. Король описывает раскидистые рога животного. Бесконечные попытки загнать неуловимого зверя заставили его пропустить визит к своим детям. Все слушают восхищенно, с преувеличенным вниманием. Я отметила про себя, что гуся передержали на огне.

Разговор переключается на политику, и я, навострив уши, пытаюсь уловить детали разговора, потому что все полемизируют об австрийцах и грядущем Венском мирном договоре. Я не очень разбираюсь в политике, но полагаю, что мне придется поднатореть в этом. Я замечаю, что Луиза тоже не участвует в разговоре, а просто кивает и следит за каждым движением короля.

Потом сидящая рядом со мной женщина, мадемуазель де Шаролэ, невероятно красивая и ужасно важная, начинает развлекать сидящих за столом рассказом о труппе бродячего цирка с обезьянами, которых она видела в Париже.

– Обезьян научили некоторым трюкам, а одна даже играла на клавесине. Но умела исполнять только прусскую музыку!

Гости ловят каждое слово. Луиза – само внимание, она смеется и воркует, вздыхает в нужных местах и глаз не сводит с короля. В какой-то момент он велит ей отодвинуть стул подальше, заявив, что в комнате слишком жарко и запах ее духов не дает ему вздохнуть. При этих словах она даже не краснеет, просто отодвигается, а глаза продолжают улыбаться.

Я смотрю, во что одеты присутствующие женщины – у Шаролэ на рукавах восемь слоев лавандовых рюшей, – и запоминаю, что мы едим, чтобы потом описать все Диане. Я чувствую некоторую грусть: мне так ее не хватает, и в глубине души я хочу сегодня вечером оказаться в своей постели в монастыре, а не с Луизой в этом странном величественном месте. Что за мысли!

Я заставляю себя вернуться к происходящему за столом, делаю комплимент рукавам мадемуазель де Шаролэ. Список ее побед заставил бы мою матушку устыдиться, а ее красивое лицо такого же кремового цвета, как у ее бабушки, мадам де Монтеспан, самой знаменитой любовницы короля Людовика XIV. Так забавно сидеть рядом с женщиной, которую в монастыре считают хуже вавилонской блудницы.

– Вы должны обязательно увидеть мое атласное серебристое. – Она вертит запястьем, и серебряные колокольчики, спрятанные в кружевных складках, негромко позвякивают. – На рукавах шестнадцать рядов кружев. – Она смотрит на меня, чтобы вернуть комплимент, но мешкает. Вместо этого кивает на Луизу: – Мы называем ее Бедной Гусыней, – шепчет она мне, потом элегантно отправляет в рот кусочек жареного гуся. Шаролэ прекрасно известно, что я сестра Луизы, и тем не менее она даже не позаботилась о том, чтобы скрыть свое презрение. А потом она вонзает свои коготки в меня: – Какие у вас интересные духи. Я встречала нечто подобное на прошлой неделе в Париже… возле клетки с танцующей обезьяной.

Ближе к концу ужина маркиз де Мёз рассеянно ковыряет ложечкой в десерте с грушами и кремом. Король досадливо качает головой, замечает, что маркиза в детстве, должно быть, не научили ни манерам, ни музыке, поскольку стучать ложечкой по фарфору и невежливо, и фальшиво. Мёз заливается краской под слоем пудры, смущенно смотрит на свои груши и как можно тише кладет свою ложку на стол.

Я тут же начинаю стучать вилкой по бокалу с шампанским и подпевать в такт.

– Да бросьте, – говорю я. – Его музыка была не так уж плоха. С правильным аккомпанементом мы могли бы составить оркестр. И звучало бы это довольно мелодично. Мы могли бы назвать ее «Мелодия груши».

Повисает зловещая тишина. Я чувствую, как отпрянула от меня Шаролэ, а у Мёза такой взгляд, как будто он жалеет, что больше не используют подземные темницы, куда я могла бы провалиться и исчезнуть.

Вся комната затаила дыхание.

Спустя мгновение король начинает смеяться. И тут же все заливаются смехом.

– Мадемуазель, – обращается он ко мне, и я вижу, как его глаза понимающе блестят. – У вас отличный слух. А как бы вы назвали вот это? – Король легонько отбивает такт ножом – раз-два-три – по тарелке с омлетом.

– Разумеется, «Опера омлета», – тут же отвечаю я.

Вновь все смеются, а потом начинается настоящая какофония. Гости превосходят сами себя: шумят, как обезьяны в клетке, чтобы сочинить «Суповую сонату» и «Малиновые рапсодии».

Король не сводит с меня глаз и продолжает улыбаться.

Победа!

* * *