Сестры из Версаля. Любовницы короля

В разговор вмешивается Шаролэ. Она приехала в одном экипаже с королем. Я напрочь забыла, что она здесь.

– По-вашему, дорогая мадемуазель де Нель, вы полагаете, что уже знаете предпочтения короля? – На ней широкая кремовая накидка с пурпурными и голубыми цветами, а еще она приносит с собой холод и стойкий аромат фиалок.

– Я действительно знаю, что он любит. Мы стали добрыми друзьями, – отвечаю я с чрезмерным пафосом. Иногда так приятно насладиться триумфом, а когда можно превзойти Шаролэ, чувствуешь себя просто замечательно.

* * *

Когда мы обсуждаем будущее – наше будущее, – больше всего Людовик беспокоится о Флёри и о том, что скажет «народ Франции», если король заведет новую любовницу.

– Народ Франции? – удивляюсь я. – Кого вы имеете в виду?

– Простой люд. Стряпчего или владельца лавки. Даже крестьянина. Они высокоморальные люди. И я не хочу, чтобы они думали, что их король… развратник. – У Людовика низкий, бархатистый голос – он подобен ручью, бегущему по гладким камешкам.

Я не фыркаю, как мне хотелось бы, поскольку вижу, что он говорит совершенно серьезно. Ему действительно не все равно, что о нем подумает стряпчий или крестьянин! Странно! Разумеется, приятно пользоваться любовью подданных, но его право управлять государством даровано Господом, поэтому, в конце концов, какое ему дело, что о нем подумает «народ»? Это не Англия: здесь не рубят голову королю, если народ несчастлив.

– Дорогой, вы же король! Вы выше мнения простого люда – они не имеют права судить своего повелителя.

Повисает молчание. Мы в моих покоях; меня поселили в уютной комнате, декорированной в турецком стиле; потолок выкрашен в глубокий темно-синий цвет, по которому рассыпаны сотни серебристых звезд, а толстые каменные стены завешены роскошными гобеленами.

Людовик лежит на диване, смотрит в потолок, заблудившись взглядом в небе над головой. Я распласталась у его ног на толстом оранжевом ковре. Мои волосы распущены. Шаролэ показала мне, как их мыть с марокканским маслом, чтобы они стали мягче и податливее.

Король рассеянно гладит меня по волосам. Кажется, что я расслаблена, но на самом деле – настороже. Несмотря на то, что Людовик любит, чтобы его подталкивали, даже самую гибкую веточку в конечном счете можно сломать.

– Но что скажут… что скажут! Инцест…

– Людовик, не стоит читать эти памфлеты!

– Я редко с ними согласен, но вы же понимаете – запрещено спать с сестрой жены! Таковы принципы морали с незапамятных времен.

– Но вы же с Луизой не законные супруги.

– Знаю, знаю. Не знаю, хуже это или лучше. И тем не менее священник… Он упомянул инцест.

Это уже серьезно.

– Людовик, вы с Луизой не супруги! – повторяю я. – Если бы я была сестрой королевы, тогда, возможно, стоило бы волноваться…

Король вздрагивает, поднимает руку, призывая меня молчать.

– Если бы вы были с Луизой двоюродными сестрами или вообще не родственницами, тогда не было бы этих… сложностей.

– Но тогда, вероятно, мы никогда бы не встретились. Мы с вами, – пренебрежительно бросаю я.

Мне не нравится поворот этого разговора. Если бы я только знала, кто начал разносить эти слухи по Парижу. Я пыталась поговорить с Марвилем, генерал-лейтенантом полиции, который сразу же стал моим другом, но он ответил мне, что пытаться запретить памфлеты и песни – это все равно что пытаться остановить ветер: дело бесперспективное. Шаролэ уверяет, что их сочиняет Морпа, один из министров короля, тетушкин зять. Стоит ли говорить, что с ним мы друзьями вряд ли станем.

– Вижу, дорогая, что вас ничего не тревожит, но… о себе не могу сказать того же самого. Моя душа… – Людовик задумчив, я вижу, что мыслями он далеко, намного дальше этих рассыпанных по потолку звезд и синей глубины нарисованного неба. – Временами я опасаюсь за свою душу. Я не так боюсь осуждения народа Франции, как осуждения Того, кто намного выше нас. – Он вздыхает, выказывая глубокую меланхолию и уныние человека намного старше его годами. – Иногда мне кажется, что я отдал бы остаток дней, чтобы вернуть все назад, к тому времени, когда я был верным супругом королевы, человеком, которому не стыдно предстать перед Господом. Но потом появилась Луиза…

Людовику недавно запретил исповедоваться его духовник, старый иезуит с крысиным лицом по имени Линьер. Без исповеди он больше не может прикасаться и лечить прокаженных. Как по мне, то это мелочь и король должен был бы радоваться – эти отвратительные прокаженные! Но запрет духовника стал для него тяжелым ударом. Я чувствую, что за этим стоит кардинал: всем известно, что отец Линьер под каблуком у облаченного в красную мантию Флёри.

Это опасная и зыбкая тема. Я нежно провожу руками по его ногам; мы не в полном смысле слова близки, однако в некоторых смыслах – тесно связаны. Людовик, так же как и я, знает правила и уверяет, что вскоре найдет мне супруга. Этот новый Людовик – меланхоличный и набожный человек – не на шутку меня тревожит. Луиза предупреждала меня о его приступах депрессии, но я решила, что это всего лишь реакция на ее компанию.