Сети Вероники

Когда Сережка был совсем маленький, у Алеси нашли язву желудка. Родители всполошились и потребовали, чтобы она оставила с ними ребенка и поехала в Железноводск подлечиться. В санатории у нее случился курортный роман – красивый, как горный пейзаж, на фоне которого он происходил, отмеченный всеми признаками необременительности и, конечно, закончившийся в день отъезда. Так что переход от вольной непринужденности к будничной определенности однажды уже был ею пережит. Алеся знала, как мгновенно от перемены места меняются отношения, и никаких иллюзий на этот счет не строила.

Эта неделя в Багничах – дар, хотя и непонятно чей. Она не рассчитывала, что в ее жизни случится такая сильная физическая тяга к мужчине и такая простота и естественность отношений с ним. Но случилось то и другое, и почему не переживать это как есть, во всей полноте настоящего времени?

Алесе неловко было вспоминать, как в первую ночь чувство, что Женя ее любит, возникло у нее с пронзительной ясностью. Потом-то она скорректировала это для себя: он страстен с нею ночами, предупредителен днем, и это очень немало. А та ее краткая и странная мысль относится к разряду призрачностей, которые по прошествии времени вызывают недоумение.

Она была даже признательна Жене за то, что он ни слова не говорит о будущем. Это позволяло и самой не заглядывать дальше завтрашнего дня, поддерживая в себе безмятежность.

Им и без того было о чем поговорить. Он много ездил, много видел и по Сережкиной просьбе стал об этом рассказывать. Сам-то Женя считал, что подобные рассказы так же утомительны для окружающих, как видео чужого позапрошлогоднего отпуска. Но поняв, что Алесе с Сережкой в самом деле интересно слушать про необыкновенные африканские страны, стал отвечать на их вопросы о том, как там работают, женятся, веселятся, едят и пьют.

Будь впереди неделя, Сережка расспросил бы его обо всем этом еще подробнее. Но недели впереди не было.

В последний день перед тем как родители должны были вернуться в Багничи, а Женя и Алеся уехать, в одной из многочисленных домашних кладовок обнаружилась зубровка, собственноручно настоянная папой на каких-то неизвестных Алесе травах. Находке она обрадовалась: ей казалось, Жене может хотеться выпить, и плохо, что дома ничего нет. То спиртное, которое привозила в Багничи автолавка, вызывало опаску. Правда, узнав о ее переживаниях, он сказал, что желание выпить его не испепеляет, но домашняя зубровка оказалась так хороша, что в последний вечер они взяли стеклянный графин с ней на веранду, где сидели, глядя, как закат озаряет луг и реку.

Зубровка переливалась золотом и изумрудом, а запах от нее шел такой, что казалось, лежишь в стогу из каких-то необыкновенных трав.

– Надо было хоть самогон в деревне брать, – сказала Алеся, когда Женя в очередной раз вынул из графина притертую пробку. – У тебя глаза вон как заблестели.

– Может, хорошо, что не брали. Может, я алкоголик.

– Не похож.

– На взгляд распознаёшь?

– Ничего сложного, – пожала плечами Алеся.

– Это если близко общаться приходилось.

Интонация, с которой он это произнес, была Алесе неприятна. Она не спрашивала его ни о чем сверх того, что сам он о себе говорил, он тоже, и это было правильно.

– Приходилось, – сказала она. – Сожитель был алкоголиком.

– И что?

– Выгнала, как только это выяснилось.

– Лечиться не хотел?

– Хотел или нет, не расспрашивала. По факту – не лечился.

– Жесткий подход.

Отзвук удивления в его голосе был Алесе еще более неприятен, чем лишние вопросы. Она потянулась к графину. Женя вынул из него пробку и налил ей и себе.

Солнце уже зашло за вершины бора, повеяло холодом с реки. Она сбросила босоножки. Веранда разогрелась за день, и доски ее теперь согревали почти так же, как зубровка.

– Сережка обещал дотемна прийти, – сказала Алеся. – А нету.

Она как-то внезапно опьянела, голова сделалась тяжелой. Хотя, может, не от зубровки, а от того, каким отчетливым стало вдруг ощущение тупика.

– Позвать его? – спросил Женя.

Сережку часто приходилось звать вечерами, и у него это получалось лучше: голос далеко разносился с холма.

– Подождем еще, – ответила Алеся. И тут же добавила: – Да вон он бежит.

Топот во дворе раздался такой, что его было слышно даже здесь, на веранде, выходящей на противоположную сторону дома.

– Это не он, – сказал Женя.

Он спустился с веранды быстрее, чем Алеся успела возразить. И почти столкнулся с бегущим, когда тот вывернул из-за угла дома.

Некстати накатившее опьянение играло с Алесей злую шутку: сознание ее не совпадало с тем, что она видела, выхватывало из видимого только второстепенные детали, а в целом это видимое казалось ей странным до нереальности.

Из-за угла выбежала Ядвига, у которой родители, приезжая в Багничи, всегда брали молоко, хотя мама говорила, что женщина она неопрятная.

– А зачем тогда молоко у нее брать? – спросила однажды Алеся. – Брала бы у Луцевичей, у них чисто.