Севастополь. История страны в лицах

Однако решение по результатам обыска принимал не Зейдлиц, а Вирен, и его официальная мотивировка звучала при этом крайне расплывчато – «на основании пункта 19 статьи 19 правил о местностях, объявленных состоящими на военном положении».

Если же говорить о реальной мотивации Вирена, то она представляется самой большой загадкой во всей этой истории.

Что касается утверждения Чикина – «рассматривался вопрос о его (Максимова – Л. У.) выселении из Севастополя и конфискации имущества», то это можно считать плодом фантазии писателя.

Казалось бы, какая разница, кто и по каким основаниям отстранил Максимова – Вирен, Зейдлиц, Столыпин ли, всё равно эта история по совокупности – яркое свидетельство «загнивающего самодержавия».

Собственно, именно такой взгляд и отражают произведения Чикина. И нельзя сказать, что он совсем уж не имеет под собой оснований.

Однако в этом случае борьба за сохранение Максимовой дачи как памятника истории, которая сегодня идет в Севастополе, не имеет особого общественного значения, а сама Максимова дача достойна быть лишь не слишком актуальным символом разложения российского государства.

В действительности «дело Максимова» – история, которая может способствовать преодолению нашего черно-белого восприятия прошлого (причем неважно – советское ли это прошлое или дореволюционное). А Максимова дача вполне может стать достойным памятником той стране, которая могла выжить чуть более ста лет назад, но не выжила.

В истории с отстранением Максимова как в зеркале отразилась вся противоречивость и сложность жизни страны в начале ХХ века, в которой были силы, ведущие Россию по пути становления правового государства со всеми его политическими (сильные парламент и местное самоуправление), экономическими (гарантии прав частной собственности) и социальными (развитое гражданское общество) атрибутами, но были и силы, которые не то чтобы этому стремлению противостояли, но считали нормой вести себя в абсолютно неправовой логике. Приоритет первых над вторыми, несомненно, способствовал бы мирному, эволюционному пути развития страны и, возможно, предотвратил бы обрушение государственности в 1917 году, во всяком случае – в столь катастрофическом формате.

Та альтернатива, о которой идет речь и которая не была реализована в начале ХХ века, несомненно связана с фигурой Столыпина. И Максимов был именно в этой лодке, на одной стороне со Столыпиным. Также как в этой лодке был и Департамент полиции (подчиненный Столыпину как министру внутренних дел) – позиция этой головной структуры тайной полиции в данной истории в очередной раз показывает неоправданность его репутации как «карателя» и «душителя свобод».

Вирен же и Зейдлиц были, очевидно, в другой лодке. И не важно, что Зейдлиц – как начальник жандармского управления – был в подчинении Департамента полиции. По своему другому начальству – а жандармы подчинялись помимо Департамента полиции Корпусу жандармов – Зейдлиц получал полное одобрение своим действиям.

Водораздел между этими двумя очень условными группами проходил в том числе по вопросу о том, что является «политической неблагонадежностью» и что более приемлемо для системы – компромисс с народной стихией левого толка (как повел себя Максимов в октябре 1905 года) или же поддержка «правой» народной стихии (как считал, например, полковник Зейдлиц).

Спор внутри системы о границах допустимого (например, между Корпусом жандармов, состоявшем в основном из военных, и Департаментом полиции, укомплектованном преимущественно юристами) существовал и до Первой русской революции. Однако он заметно усилился после октября 1905 года, когда после «дарования свобод» произошел всплеск не только революционной активности, но и масштабное распространение идей «мирового жидо-масонского заговора».

А поклонники этих идей не только не чуждались силовых методов, не уступая в этом революционерам, организуя погромы и активно участвуя в погромах, вспыхивавших стихийно, но и в большом количестве неожиданно проявились во властных структурах, особенно – местных, среди губернаторов, полицейских, жандармов, военных.

Этот водораздел внутри самой власти – на сторонников «правого движения» и людей, не считавших это явление нормой, – несомненно проявился в истории с Максимовым, также как проявился он и в целом в истории России предреволюционного периода, сыграв в конечном счете большую роль в разрушении государственности.

Нельзя сказать, что в ходе проведенного исторического расследования удалось точно установить мотивы главных участников отстранения Максимова от должности.

И не только из-за уничтожения части информации в советское время (в первую очередь, речь идет о деле «Об удалении от должности почетного гражданина Максимова» в Российском государственном историческом архиве в Петербурге, уничтоженном, как сообщили в архиве на мой запрос, в 1950 году по причине малозначимости – с точки зрения советских архивистов – содержащихся в нем материалов).

Дело еще и в многочисленных противоречиях и нестыковках в сохранившихся документах.