Северная война. От Головчино до Полтавы

На редутах бой, у берега бой, шлюпки взлетают досками к небу. И не поддержать огнем своих солдат! Далеко стоят в заливе корабли — не может ответить шведская корабельная артиллерия. Только и может, что беспомощно смотреть, как тонут, гибнут их соплеменники, заколотые, зарубленные, застреленные, разорванные в клочья…

Анкинштерн, не выдержав, отшвырнул подзорную трубу и спустился в свою каюту. Это был настоящий позор.

— Давай, Федя! Вон туда! Прям по тому месту! Видишь, где наши на редут прут? Прицелься хорошо, чтобы прям по редуту! — И Фридрих навел орудие прямо туда, куда ему рукой показывал его бомбардир. Где с десяток саксонцев стреляли и кололи штурмующих редут русских солдат.

Он уже навел орудие и готов был поднести фитиль, как ему показалось… он увидел знакомое лицо…

Да нет! Не может быть! И фитиль припал к стволу заряженной пушки. Выстрел!

И саксонцев, защищавших редут, как цветы подбросило к небу — как яркие красные цветы, сорванные и подброшенные к небу детской рукой. Бомба ударила туда, куда ее направил верный глаз молодого саксонца.

* * *

Четыре часа боя. У берега, покачиваясь на балтийских волнах, тыкались друг в друга тела в синих мундирах. Обнаженные головы точно кивали заливу: прошла волна — приветный кивок, еще волна — и еще кивок. Чья-то рука мертво вцепилась в оторванный борт. И доски, сотни разломанных досок, как дохлые рыбы, покачивались на волнах. А погибшие всё кивали и кивали заливу.

И на редутах синие мундиры лежали вповалку… Да, славные бомбардиры служили в новой армии великого русского царя.

— За что же они так лошадей-то, за что?.. Какая вон славная кобылка… Ее бы в плуг, да поле пахать, — русские мужики, что были в новой армии Петра, с болью смотрели на разбросанные по берегу тысячи зарезанных лошадей.

— Одним словом — еретики!

— У… звери! — только и звучало в этой мертвой тишине. Да шум волн, да крик чаек.

Кто-то собирал оружие, кто-то уносил своих раненых и убитых. Фридрих с остальными бомбардирами взашел на редут, — спокойно, как будто переступая через бревна, переступал он через разорванные и простреленные тела. Он солдат, смерть, что лежала под его сапогами, не пугала молодое саксонское сердце. Оно, за этот долгий год, привыкло к смерти. Нужно было забрать пушки. Для артиллериста — это самый ценный трофей. Бывало, что какое-то тело вздрагивало, вдыхало воздух, обмякало. Бывало, что и глаза, где широко, где с прищуром, смотрели на перешагивающие ноги. Бывало, что и рука слабо хваталась за голенище. Пушки, целые и годные к починке, русские бомбардиры скатывали или сваливали с редутов и волоком тянули к своему лагерю.

Невольно Фридрих оглянулся к морскому горизонту. Силуэты шведских кораблей становились все меньше и меньше — они уходили к своим берегам. И хорошо: для молодого саксонца теперь был только один берег — русский берег. Он достал трубочку, набил табаком, раскурил. На редутах больше нечего было делать, все, что было нужно артиллеристам, было собрано.

Быстро он спустился с редута и, легко ступая своими длинными ногами, зашагал к своим, чтобы помочь тащить пушки.

«К своим», — быстро мелькнуло в голове. «Да, к своим», — уже уверенно размышлял он. А в стороне, поставленные строем, стояли пленные саксонцы. Их осталось не больше сотни.

Из восьми сотен саксонцев семьсот погибли, защищая редуты (их тела укладывали сейчас рядами). Сотню раненых и бросивших оружие взяли в плен. Они и стояли в строю. Кто стоял сам, кто, опершись на товарища, а кто и поддерживая товарища.

Без тени жалости шел мимо них Фридрих.

— Фридрих!.. Брат! — услышал он. Резко обернулся на голос.

— Людвиг! — вырвалось из мальчишеской груди. — Людвиг! — Ноги уже сделали шаг, но голова остановила ноги. — Людвиг…

Братья стояли друг от друга в двух шагах: Фридрих с невольной улыбкой и как-то нелепо сейчас торчавшей изо рта трубкой и Людвиг с повисшей одной рукой, другой ухватившись за плечо товарища. Повисшая рука старшего брата была отбита куском отлетевшего колеса. Руку перевязали, но она так уже посинела, что не было сомнений — рука мертва. Только с полчаса как Людвиг, которого оглушил и забросил в долгое беспамятство удар, пришел в себя. Еще не осознавая ни плена, ни потери руки, он стоял в строю пленных саксонцев и, ничего не понимая, точно это сон или безумие, смотрел в голубые глаза своего младшего брата.

— Ты с ними? — спросил Людвиг.

— Да, — ответил Фридрих.

— Почему? — спросил Людвиг.

— Они, — Фридрих кивну в сторону моря, где на волнах еще покачивались шведские тела, — они убили всех. И папу, и маму, и Луизу, и Августу. Они убили всех.

— Кто они? — не понял Людвиг.

— Шведы, — был ответ. — Мне написала тетя Элиза. Они убили всех, когда зашли в нашу деревню.

— Когда?

— Как раз в прошлом августе. Год прошел.

— В колонну по два! — прозвучало над ухом Фридриха — это подъехал офицер от драгун. — Твой земляк? — спросил офицер Фридриха.

— Брат, — ответил Фридрих и зашагал к «своим», к бомбардирам, что укладывали трофейные пушки на телеги.