Северное сияние

Двое мужчин пересчитали деньги, и затем уложили их осторожно, каждый взял половину. Не оборачиваясь, они сели в сани, и погонщик щелкнул кнутом, прикрикнул на собак, и они поехали вдоль широкой белой арены в улицу огней, набирая скорость, пока не исчезли в темноте.

Человек снова открыл дверь.

— Быстро заходи, — сказал он. — Здесь тепло и уютно. Не стой на холоде. Как тебя зовут?

Его речь была наверняка английской, без любого, знакомого Лире акцента. Ее тон напомнил Лире речь того сорта людей, которых она встречала с госпожой Коултер: умные, образованные и важные.

— Лиззи Брукс, — сказала она.

— Заходи, Лиззи. Мы позаботимся о тебе, не беспокойся.

Ему было холодней чем Лире, учитывая даже то, что она была на холоде намного дольше; ему хотелось снова вернуться в тепло. Лира решила притвориться тупой, глупой и неторопливой и медленно перетащила свои ноги через высокий порог, заходя в здание.

Внутри было две двери, а между ними — большое помещение, чтобы не выходило слишком много теплого воздуха. Теперь, когда они вошли через внутреннюю дверь, Лира почувствовала себя задыхающейся в невыносимой жаре, и распахнула свои меха и откинула капюшон.

Они были в квадратном помещении, шириной приблизительно восемь футов, направо и налево отходили коридоры, а перед Лирой было что-то вроде стойки, которая бывает в приемном отделении больницы. Все было ярко освещено, белые поверхности и нержавеющая сталь блестели. В воздухе был запах еды, знакомой еды — бекона и кофе, и слабый неизгладимый больнично-медицинский запах. От стен исходил легкий жужжащий звук, слишком низкий, чтобы его слышать, звук к которому приходится либо привыкнуть либо сойти с ума.

Щегол Пантелеймон зашептал в ухо Лиры: — Будь глупой и неприметной. Будь действительно неторопливой и глупой.

Взрослые смотрели на нее сверху вниз: мужчина который привел ее, другой мужчина в белом халате, женщина в одежде медсестры.

— Говорит по-английски, — сказал первый мужчина. — Очевидно, торговцы.

— Обычные охотники? Обычная история?

— То же самое племя, насколько я понял. Сестра Клара, не могли бы вы уделить немного времени, м-м-м, и позаботиться о ней?

— Конечно, Доктор. Идем со мной, дорогая, — сказал медсестра, и Лира покорно последовала за ней.

Они пошли по короткому коридору с дверями справа и столовой слева, из которой исходил грохот ножей и вилок, голоса и различные запахи кухни. Медсестре было столько же, сколько госпоже Коултер, предположила Лира. У нее активная, пустая, здравомыслящая натура; она может зашить рану или сменить повязку, но не способна рассказать историю. Ее деймон (Лира почувствовала странный холод, когда она это заметила) был маленький белый рысящий пес (спустя мгновение она понятия не имела, почему она испытала это ощущение).

— Как тебя зовут, дорогая? — спросила медсестра, открывая тяжелую дверь.

— Лиззи.

— Просто Лиззи?

— Лиззи Брукс.

— Сколько тебе лет?

— Одиннадцать.

Лире часто говорили, что она слишком маленькая для своего возраста, что бы это не значило. Это никогда не влияло на ощущение ее собственной важности, но она поняла, что может использовать этот факт теперь, чтобы представить Лиззи настороженной, возбужденной и потерянной, и сжалась немного, входя в помещение.

Она ожидала вопросов о том, откуда она, и как она здесь оказалась, и заранее приготовила ответы. Но у медсестры не было не только воображения, но и любопытства. Если судить по интересу сестры Клары, Болвангар был на окраине Лондона, и дети прибывали туда постоянно. Ее живой опрятный маленький деймон носился около ее пяток, столь же активно и бессмысленно, как и его хозяйка.

В комнате, в которую они вошли, была кушетка, стол, два кресла, шкаф для папок, стеклянный шкаф с лекарствами и бинтами и ванна. Как только они оказались внутри, медсестра сняла с Лиры верхнюю одежду и бросила ее на блестящий пол.

— Снимай остальное, дорогая, сказала она. — Мы сделаем небольшой осмотр, чтобы убедиться, что ты здорова, не обморожена, не простужена, а потом мы найдем тебе немного хорошей чистой одежды. А еще мы помоем тебя в душе, — добавила она, поскольку Лира не мылась уже много дней и в окружающей теплоте это становилось все более и более очевидным.

Пантелеймон затрепетал от протеста, но Лира остановила его хмурым взглядом и он устроился на кушетке. Одна за другой одежды Лиры снималась, к ее негодованию и стыду, но она все еще имела присутствие духа, чтобы скрыть это и изображать скудоумие и согласие.

— И пояс для денег, Лиззи, — сказала медсестра, и развязала его сама сильными пальцами. Она уже хотела бросить его в груду Лириной одежды, но остановилась, почувствовав ребро алетиометра.

— Что это? — спросила она, расстегивая клеенку.

— Просто игрушка, — ответила Лира. — Это мое.

— Не волнуйся, мы не заберем это у тебя, дорогая, — сказала Сестра Клара, разворачивая черный бархат. — Красивая, не так ли, похожа на компас. В душ, — продолжила она, кладя алетиометр и отодвигая занавеску из угольного шелка в углу.