только на плохой паркет, что раздражает его как
хорошего танцора, и на обилие гостей-англичан,
что в его глазах обесценивает праздник. Кажется,
он не увидел ни огромных зеркал, которые при-
жимистый и любящий роскошь банкир, если ве
рить Стендалю, задешево покупал в Сен-Гобене,
выдавая себя за собственного управляющего, ни
бесконечно отраженных хрустальных люстр, ни
угрюмого «Антиноя» Альбани *, заточенного, слов
но молодой хищник в клетке, в слишком тесную
и слишком раззолоченную залу, ни призрака уби
того Винкельмана *, бродящего среди собранных
им шедевров, порой приносивших несчастье, но
так им любимых. Англичане заслонили моему деду
привидения. В Палермо, несмотря на красивые
глаза великой княгини Ольги, он позволяет герцо
гу де Ceppa ди Фалько плести небылицы о неоп
рятности и грубости москвитянок, при этом герцог
запускает пальцы в золотую табакерку, подарен
ную ему царицей перед отъездом. Мишель Шарль
может, конечно ж е , изображая из себя полутури-
ста-полупаломника, отправиться в Лорето * и при
нести там обет, как это сделал Монтень, но он
прекрасно видит, что в этом своеобразном Тибе
те, каким была в то время Италия, священники по
рочны и, кстати, не слишком это скрывают.
Монсиньор, поглощающий в постный день «обед
безбожника», возмущает Мишеля Шарля. Воз
можно, он отметил и другие, более серьезные от
ступления от правил. Перед отъездом из Рима
молодые люди согласно приходят к выводу, что
быстро потеряли бы здесь веру, если бы она не
была глубоко укоренена у них в душе. Такова бы
ла неизменная реакция людей, приезжавших с
Севера, на соединенную с распущенностью пом
пезность итальянского католицизма. За Мишелем
Шарлем и его возмущенными друзьями я замечаю
мощную фигуру монаха-августинца, который в
XVI веке по прибытии в Рим едва не пал на коле
ни, чтобы поцеловать священную землю, орошен
ную кровью стольких мучеников, а вернувшись на
родину, стал Лютером. Но хорошо воспитанные
молодые французы сочли бы претенциозными
всякие попытки реформировать церковь. Они до
вольствуются тем, что закуривают сигару и пере
ходят на другие темы.
чает Мишель Шарль. Страницы, где этот прогресс
особенно заметен, адресованы Шарлю Огюстену
и посвящены политике. Уже в одном из писем к
матери Мишель Шарль отважился на поэму в про
зе собственного сочинения (выдав ее за перевод
с итальянского), где сожаление по поводу плачев
ного состояния Флоренции отлилось в выраже
ния, весьма близкие тем, которые Мюссе
вкладывает в уста флорентийских изгнанников в
«Лорензаччо» *: этот образчик романтического
красноречия был всего лишь ученическим плагиа
том. На сей раз он пишет как взрослый и обраща
ется к мужчине. Будучи иностранцем, хорошо
говорящим по-итальянски, Мишель Шарль выслу
шал от молодых людей, встреченных во время пу
тешествия, немало горьких признаний, они
делились с ним своей ненавистью, своими святы
ми надеждами и разочарованием. Всегда бывает
важен момент, когда юноша, прежде нисколько
не интересовавшийся политикой, вдруг обнаружи
вает, что несправедливость и ложно понятые ин
тересы проходят перед ним по улице в плащах и
мундирах или сидят за столиками в кафе добрыми
буржуа, не принимающими ничью сторону. Такой
датой стал для меня 1922 год, случилось это в Ве
неции и Вероне *. Мишель Шарль, возмущенный
наглостью таможенников и сбиров гнусных неа
политанских Бурбонов, хорошо понимает, что про
исходит в душе таких же юношей, как он. С
легкой грустью, обычной в таких случаях, моло
дой человек замечает, что Франция перестала
быть светочем для его пылких молодых друзей.
Большие надежды, которые возлагались на нее в
1 8 3 0 году, оказались обманутыми, пишет Ми
шель Шарль. Шарль Огюстен, для которого собы
тия 1 8 3 0 года были закатом легитимизма, должно
быть, содрогнулся, прочтя эти строки: пропасть
между поколениями существует во все времена,
даже если на краю ее расцветают цветы добрых
чувств.
Увлечение либерализмом, предшествовавшее
Рисорджименто в Италии, — одно из самых заме
чательных явлений прошлого века; с той поры, ког
да в эпоху Возрождения гуманизм и платонизм
воспламеняли души итальянцев, страну редко охва
тывала столь подлинная страсть. Когда подумаешь,
что к великим устремлениям и трагическому само
пожертвованию отдельных личностей прибавилась
кровь, совместно пролитая на полях сражений в
XIX веке, приходится вновь, хотя бы по привычке,
смиряться с багряным морем, залившим Европу.
11-1868
Труднее принять то, что затем последовали савой-
ская буржуазная монархия, принесшая с собой де
лячество и спекуляцию, война в Эритрее *,
предвосхитившая войну в Эфиопии, Тройственный
союз *, приукрашенный объятиями сестер-латиня
нок, и бессмысленные жертвы в Капоретто *, труд
нее принять то, что из беспорядка родились не
реформы, а фанфаронады фашистов, Гитлер, вопя
щий в Неаполе (до сих пор слышу его) между дву
мя шеренгами молодых орлов, застывших словно
истуканы; крысы, пожирающие трупы в Ардеатин-