под залог владельцам гостиницы, которые собира
лись расширить и обновить ее. Этих людей звали
супруги Ромбо, имя их пришло мне в голову трид
цать пять лет спустя, когда мне надо было окре
стить семейную пару из Брюгге в «Философском
камне»: по вору и шапка.
От ветра американского кризиса у ж е начали
дрожать европейские карточные домики. Банк,
финансировавший операции с недвижимостью,
потерпел крах, и так как дело было с ограни
ченной ответственностью (тогда я не знала, что
значит это слово), я потеряла больше, чем вло
жила. Гостиница тоже, по крайней мере выра
жаясь языком метафорическим, рухнула: она
была у ж е перезаложена и, как говорили, выру
чить деньги было невозможно. Я сделала то, что
должна была сделать двумя годами раньше: по
звала на помощь старого юриста-француза, кото
рый прежде у ж е вытаскивал Мишеля из
различных передряг. С помощью одного из своих
бельгийских коллег он сумел вернуть примерно
половину денег, данных взаймы владельцам убы
точной гостиницы. Я решила, что этой суммы,
если пользоваться ею с осторожностью, мне
хватит на десять — двенадцать лет свободной и
обеспеченной жизни. А там будет видно. Я не
замечала, что в изменившейся обстановке делала
столь же рискованные расчеты, что и мои дяди
с материнской стороны в 1 9 0 0 году. Решение,
с которым я себя поздравляю, позволило мне с
весьма скудным запасом прочности протянуть до
сентября 1 9 3 9 года. Ж и в я же на проценты с
капитала, помещенного в Бельгии и находящего
ся в ведении брата, я бы оказалась связанной с
семьей, с которой у меня не было ничего обще
го, и со страной, где родилась я и моя мать, но
в нынешнем своем виде Бельгия была для меня
абсолютно чужой. Крах вернул мне свободу.
Но если я довольно легко перенесла эту поте
рю — больше по неопытности, чем из великоду
шия, — то, как мне о ней объявили, меня
шокировало. Мишель Ж о з е ф всегда любил посы
лать наглые почтовые открытки: на обороте вида
Большой площади он попросту уведомил меня, что
все, что уцелело от материнского наследства, по
трачено: если верить ему, мне оставалось только
продавать яблоки на перекрестках (что верно, то
верно, существуют и более дурацкие занятия). Я
не поняла, в чем соль этой шутки, вдохновленной
легендарными рассказами о плачевном состоянии
на Уолл-стрит, заполнившими газеты, которых я
не читала. Тон послания показался мне неумест
ным со стороны человека, который сам предло
жил мне управлять состоянием, столь легко
потерянным. Открытка осталась без ответа. Я
больше не встречалась с Мишелем Ж о з е ф о м , и
всякое общение между нами прекратилось, если
не считать геральдического извещения, получен
ного мною четверть века спустя и упомянутого
выше.
Незадолго до этой маленькой катастрофы я
увиделась с ним, не зная, что это наша послед
няя встреча. Во время визита в Брюссель к ма
чехе я заехала к нему, чтобы подписать
кое-какие бумаги. Он отвез меня с чемоданом
на Южный вокзал, я возвращалась в Париж, а
оттуда в Вену. Был жаркий и влажный летний
вечер, с проливными грозовыми дождями. Улицы
Брюсселя, как всегда, напоминали стройку: там
что-то ломали, сносили, перестраивали. Из-за
объездов по грязи и заграждений мы опаздыва
ли. На вокзал мы приехали тогда, когда мой по
езд был у ж е далеко, следующий отправлялся
только через час. Сидя рядом, ожидая передыш
ки в бушующем ливне, чтобы выйти из машины,
запертые в коробке из металла и стекла, по ко
торой потоками стекала вода, мы разговаривали,
словно двое незнакомцев в каком-нибудь баре.
Он завидовал моей свободе, кстати, преувеличи
вая ее. Ж и з н ь быстро создает новые связи вза
мен тех, от которых мы, казалось, избавились.
Что бы мы ни делали, куда бы ни шли, вокруг
нас нашими заботами воздвигаются стены —
сначала приют, потом тюрьма. Но и для меня в
ту пору эти истины не были ясны. Человек, по
желавший стать противоположностью своего от
ца, чувствовал, что у него вдруг не оказалось
больше выбора. «Что ты хочешь? Мы сами со
здаем себе окружение, нельзя же передушить
их всех». Мы согласились, что подобные методы
годились бы разве что для султана Мурада *. Но
я впервые почувствовала в этом человеке инс
тинктивное стремление к свободе, не столь уж
отличное от моего, подобно тому, как его
страсть к генеалогии уравновешивала мой инте
рес к истории. Мы были похожи не только фор
мой надбровных дуг и цветом глаз.
* * *
Вернемся в настоящее, то есть в 1 8 8 6 год, на
вестим еще раз Мишеля Шарля. Мой дед провел
на Мон-Нуар осень 1 8 8 5 года, свою последнюю
осень. Кончилось время долгих прогулок. Он раз
влекается тем, что переписывает в тетрадь в кра
сивом переплете собственные письма из Италии
сорокалетней давности, оригиналы их он разо
рвал, вероятно кое-что подправив и приукрасив.
Он составил также краткое описание своей жиз
ни, предназначенное детям, где торжествует уме
ренная откровенность. События там описаны
человеком доброжелательным, решившим все ви
деть в розовом свете. Он хвалит Ноэми за ум и
даже за обходительность и светскость. Его дочь
Мари, заменившая сестру, умершую теперь почти