Северные гости Льва Толстого: встречи в жизни и творчестве

Ночным поездом Ланглет уехал в Тулу, где, погуляв по городу, который окрестил «русской Эскильстуной», отправился по железной дороге до станции Козловка, откуда по широкому тракту пошел пешком в Ясную Поляну. Одет он был в простой костюм и шведскую студенческую фуражку. Багаж состоял из туалетных принадлежностей, фотоаппарата326 и книги Юнаса Стадлинга «De religiösa rörelserna i Ryssland» («Религиозные движения в России», 1891). В пути сделал остановку и, устроившись под сенью березы, прочел репортаж Стадлинга о «тюрьме и смерти и преследованиях, о непоколебимой вере и мужестве и самопожертвовании»327. На развилке дорог ему повстречался русский священник, у которого он с ироничной вежливостью спросил дорогу к Толстому. «Вот там Ясная Поляна», – почтительно прозвучало в ответ. До имения, расположенного на лесистом холме, было недалеко. Ланглет миновал большие входные колонны и приближался к дому по аллее вдоль фруктового сада, испытывая некоторую неуверенность, поскольку явился без приглашения и рекомендаций. Вряд ли Толстой запомнил его после встречи, случившейся однажды вечером два года назад.

На балконе белого двухэтажного дома он заметил худощавую фигуру с широкими плечами и длинной седеющей бородой – Толстой занимался утренней гимнастикой. У входа стоял накрытый к завтраку стол. Молодой человек по имени Сережа сообщил, что он друг Михаила, младшего сына. Ланглет протянул визитную карточку, на которой он был представлен на эсперанто как Amiko de Tregubov kaj Pučkovski, надеясь, что это напомнит Толстому об обстоятельствах их последней встречи. Вскоре появился и сам Толстой, в легком синем утреннем халате с полотенцем вместо пояса и в старых домашних туфлях. С «добродушным и безыскусным дружелюбием» он поздоровался с Ланглетом, московскую встречу с которым Толстой, по его словам, не забыл. Возможно, швед захочет составить ему компанию в утреннем купании? Купальня находилась на небольшом заросшем трилистником пруду и представляла собой шаткую конструкцию из прутьев и тростника. Вскоре оба уже от души плескались, плавали среди водной растительности и радостно фыркали, «как пара веселых мальчишек, сбежавших от учителя»328. Выныривающая из воды голова Толстого с запутавшимися в бороде листьями заставила Ланглета вспомнить Нептуна, доброго владыку моря.

Плавательные навыки Ланглета произвели впечатление на Толстого. А уже на берегу Толстой попросил Ланглета показать ему шведскую гимнастику Линга329 и старательно повторял упражнения, пока, к радости обоих, чуть не опрокинул купальню. Теперь это был вовсе не тот строгий моралист, автор «Исповеди» и «Так что же нам делать?», которого Ланглет слушал в Москве, а сильный, крепкий и веселый человек.

За утренним кофе Толстой рассказывал о работе над новой книгой «Что такое искусство», после чего вернулся в кабинет. Лучше всего Толстому писалось с десяти до двух, и в этот период его нельзя было беспокоить. Ланглету предложили отдохнуть в беседке с диваном, а потом пойти на прогулку по парку вместе с молодыми членами семьи. В два обед. «А пока – Gute Nacht», – с улыбкой сказал Толстой.

Теперь гостю представилась возможность познакомиться с графиней Софьей Андреевной. В путевых заметках «Till häst genom Ryssland» («Верхом по России», 1898) Ланглет посвящает ей несколько страниц. В его глазах графиня была «необычайно образованной, интеллигентной и благородной личностью». К этому времени графиня сняла с себя трудоемкую роль переписчика рукописей, поскольку у Толстого уже служил секретарь, вооруженный пишущей машинкой Remington, способной производить шесть копий одновременно. Софья Андреевна разделяла не все взгляды мужа, что несколько осложняло ее положение. Для нее на первом плане были дети и их воспитание. Помимо обязанностей матери и хозяйки, графиня занималась практическими вопросами, связанными с публикациями трудов Толстого. При этом она иногда могла заставить супруга смягчить чрезмерно жесткие выражения. Именно благодаря ей Толстой убрал из эпопеи «Война и мир» «некоторые неприятные детали, грубость, вложенную в уста персонажей, и сцены, которые для чистого разума могли бы сделать удовольствие от произведения несколько смешанным». Однако, когда речь зашла о «Крейцеровой сонате», принимать советы супруги Толстой отказался. Софья Андреевна признавалась Ланглету: «Я так и не дочитала книгу до конца, я ее ненавижу; я не хочу давать ее в руки никому из тех, кого я люблю»330.