Северные гости Льва Толстого: встречи в жизни и творчестве

Вечером семья отправилась на прогулку к дочери Марии, которая с мужем Николаем Оболенским (1872–1934) жила в Овсянникове. Михаил и его товарищ ехали впереди других на двух низкорослых и норовистых киргизских лошадях. Александра, домашний учитель и две гувернантки составляли компанию Толстому, Софье Андреевне и Ланглету. Толстой сказал, что на полпути их будут ждать две верховые лошади, для него и шведского гостя, и тройка для остальных. Прошли мимо сада, где росло несколько тысяч яблонь. Шли так быстро, что швейцарская гувернантка пожаловалась: «Ici on ne se promène jamais, on court, court…» («Мы спокойно никогда не идем, а бежим, бежим…»). Софья Андреевна, напротив, привыкла. «Мы много гуляем и ведем подвижную жизнь; поэтому оба все еще наслаждаемся отменным здоровьем. Вот он ездит и верхом и на велосипеде, хотя ему уже почти семьдесят. Велосипед я не очень одобряю, – она кивнула в сторону графа, – Я боюсь, что он простудится. Но он о таком не думает никогда»336.

Ланглет рассматривал Толстого. Длинная волнистая борода, отливающие серебром волосы, тонкая блуза – все это делало его похожим на старозаветного патриарха. Он охотно шутил, отчего появлялся блеск в его внимательных серых глазах, «веселых и добрых, как у ребенка». Гуляющие пробрались сквозь терновник на краю сада, перепрыгнули через канаву и поднялись на холм. Дальше маршрут прошел по зеленым полям и лугам с изгородями и овцами, через мост над небольшим ручьем, сосновый бор, березовую рощу и вырубку. В трех километрах от Ясной Поляны их ждали экипаж и ездовые лошади. Любимицей Толстого была белая, настолько норовистая, что никто больше не решался на нее садиться. Ланглету досталась шестилетняя киргизская кобыла Александры. Всадники поскакали галопом – через лес и поля. В небольшой деревне остановились, чтобы поговорить с крестьянами, друзьями Толстого.

Вскоре прибыли в Овсянниково, небогатое имение. Ворота открыла Мария Шмидт, одна из наиболее преданных последовательниц Толстого, которая отказалась от условий привилегированного класса в пользу простой трудовой жизни в деревне. Вскоре дочь Толстого Мария, ее супруг и гости собрались на веранде у самовара и завели непринужденную беседу. Дымящиеся стаканы с чаем и вазы с яблоками завершали идилличную картинку.

Попрощались, когда начало темнеть. В Ясной Поляне ждал ужин, накрытый в тенистой беседке, где горели свечи. Ланглет хотел переодеться, чтобы успеть на ночной поезд из Козловки, но его убедили задержаться до завтра, пообещав отвезти до самой Тулы. На этом вечерняя программа не закончилась. Толстой предложил шведу сыграть партию в шахматы наверху, в просторной столовой, где стоял бюст Толстого и висели портреты его предков. Толстой выглядел уставшим, однако быстро загнал в угол короля и королеву Ланглета и вынес вердикт: «Нет, вы плохо играете!»

Ланглета устроили на ночь в библиотеке. Он взял с полки «Der Gefangene im Kaukasus», немецкий перевод «Кавказского пленника», что Толстой отметил как хороший выбор.

В девять утра снова отправились на пруд купаться. После завтрака появилась возможность лично обсудить с Толстым остро интересовавшие Ланглета вопросы, которые Толстой затрагивал два года назад в Москве. Что должен делать человек, который хочет вести по-настоящему человеческую жизнь, спросил Ланглет. Должен ли он следовать заветам сердца и любви, жертвовать всем, что имеет, и отказываться от собственных желаний и планов? Толстой испытующе посмотрел на молодого человека, после чего раскрыл собственное видение вопроса. Для того, кто хочет жить как достойный христианин, есть две альтернативы. Первая – отдать все, что имеешь, и вслед за Ним служить людям, не ожидая ничего взамен. Даже если это принесет страдания и смерть, такой исход все равно будет наилучшим. «Шесть недель такой жизни, поверьте мне, стоят бесконечно больше шести и шестидесяти лет моей или вашей жизни». Толстой аккомпанировал собственным словам, стуча по столу кулаками. «Смерть после такой полной страданий жизни становится желанным избавлением, освобождением, но жизнь, сама жизнь оставит среди людей более глубокие следы, чем жизнь величайших государственных мужей или военачальников, глубоких философов и мыслителей»337.

Пройти этот путь смог только Иисус, и, как следствие, «Он умер так, как должен умереть каждый из нас, если мы попытаемся и нам удастся пройти Его путь, – Он умер как нарушитель закона, изгой…» Для того, кто слишком слаб, чтобы последовать примеру Иисуса, есть иной путь, не верный, но часто единственно возможный, а именно «стараться претворять в жизнь идеи христианства насколько это возможно, насколько хватит сил и способностей». Именно этот путь выбрал сам Толстой, поскольку у него было недостаточно сил и мужества, чтобы пойти по единственно верному. Его критикуют за то, что он живет не так, как учит, но разве эта неудача сама по себе не человечна? Многие годы он жил впустую, но теперь у него есть долг и миссия, он обязан их выполнить, а именно – писать и рассказывать людям о самом главном в жизни338.