Финн – псевдоним Гермониуса – подтверждает финское происхождение, однако более детальную информацию найти трудно. Его настоящее имя было, по-видимому, Альберт; отчество Карлович говорит, что его отцом был Карл Гермониус, точнее Хермониус. Один из двух братьев Альберта Эдвард (1864–1938) считал себя шведом и принадлежал евангелическо-лютеранской церкви. В чине генерал-лейтенанта царской армии он сражался в Гражданской войне на стороне белых и умер в эмиграции. Второй брат Александр (род. 1863) был врачом и педагогом.
Отца матери поэта XVIII века Карла Микаэля Бельмана звали Микаэль Хермониус (Michael Hermonius), но корни Акселя Гермониуса, вероятнее всего, следует искать на севере провинции Остерботтен, где в Гамлакарлебю в 1773 году родился, к примеру, Густаф Хенрикссон Хермониус. Однако линию, идущую через следующее столетие от этого человека к журналисту-уроженцу Петербурга, сейчас провести сложно. Загадкой остается и то, как Гермониусу удалось сохранить шведский язык и финское самосознание.
Яльмари Аалберг (1872–1904) приехал в Россию в качестве стипендиата Московского университета. Традиция Московской стипендии существовала с 1812 года. Ежегодно одному финскому студенту предоставлялась возможность жить и учиться в Москве на протяжении года, чтобы усовершенствовать русский350
. Первый стипендиальный год 1896–1897 прошел настолько увлекательно, что Аалберг дважды обращался с прошением о продлении учебы в Москве. Изначально он был лингвистом и в 1896 году изучал русское ударение, однако в России сферой его научного интереса стала юриспруденция. Под руководством профессора Александра Чупрова, выдающегося экономиста и статистика, он работал над кандидатской «Землевладение в России – историческое развитие и современное положение». «Я не встречал более дружелюбного и сердечного человека, – писал о Чупрове Аалберг сестре, известной актрисе Иде Аалберг. – У него я чувствую себя совсем как дома»351.Среди московских знакомых Аалберга был и Толстой. От Пречистенки, где Аалберг снимал жилье у молодого адвоката, до Хамовников можно было дойти пешком. Причиной визита к писателю в начале 1898 года стал текст «Что такое искусство?», опубликованный в канун Нового года в журнале «Вопросы философии и психологии». Несмотря на отсутствие у юного студента иных заслуг, кроме устного владения русским, Толстой доверил ему перевод на финский. В действительности авторизация перевода была формальностью, поскольку Толстой еще в начале десятилетия отказался от прав на свои новые произведения.
Перевод Аалберга «Mitä on taide?» вышел в сентябре 1898 года и той же осенью был вручен Толстому с посвящением на русском «Его Сиятельству глубокоуважаемому Графу Льву Николаевичу Толстому от переводчика»352
.К концу года до Финляндии дошла новость о том, что Толстой работает над новым романом. Издательство WSOY, опубликовавшее «Mitä on taide?», немедленно связалось с Аалбергом в Москве и попросило его обратиться за информацией к писателю лично353
. Поскольку Толстой еще находился в Ясной Поляне, Аалбергу пришлось ждать. Но 17 марта 1899 года (неясно, по какому календарю) Аалберг пришел к Толстому в Хамовники, чтобы обсудить возможный финский перевод «Воскресения». Обычно иностранным издательствам не вменялось в обязанность выплачивать гонорары в Россию, но Толстой решил, что полагающаяся писателю сумма пойдет, по словам Аалберга, «на благородные цели», то есть на помощь притесняемым духоборам при их переезде в Канаду354.Одетый в сероватую изношенную крестьянскую рубаху Толстой принял Аалберга в комнате дочерей. Когда вопрос с переводом «Воскресения» на финский был решен, Толстой хотел знать, как в Финляндии отреагировали на Февральский манифест императора, направленный на ограничение полномочий финского ландтага. Аалберг, как сумел, описал сопротивление мерам, воспринимавшимся как попытка русификации Финляндии. Сам он в душе патриот и еще в 1889 году в письме из Петербурга укорял всех живущих в России финнов в том, что те забыли родину, ставя на первый план не Финляндию, а Россию.
Аалберг изложил комментарий Толстого в письме к сестре Иде, которая в свою очередь передала его далее финской прессе: «Я против всякого рода патриотизма. Он вреден для человечества, ибо пока в мире существует патриотизм, есть и войны. Но любовь финнов к родине не эгоистична, она не заставляет их горячиться, не делает самодовольными, она для них не главное, они лишь защищают свои законные права. Вместо того чтобы пытаться сделать положение в Финляндии таким же, как в России, следовало бы поступить наоборот. Зачем ухудшать положение, которое лучше и удачнее? Это отнюдь не разумно». В глазах Толстого, выражавшего симпатию к финнам, читались «твердость, спокойствие и благородство», он уверял, что все «истинно образованные русские» придерживались того же мнения355
.