Северный крест

Мы, конечно, не разумѣемъ народъ за нѣчто созидающее исторію, ибо народъ – размѣнная монета (въ неменьшей степени – и тогда, когда всё-де для народа, когда народъ разжирѣлъ донельзя и обрюзгъ духовно, какъ нынѣ[11]): народъ и народы – кучка неудачниковъ, навозъ своего рода, и всѣ горести и страданья ихъ (а всё малое ихъ бытіе, которое, скорѣе, бытъ, нежели бытіе, – горесть и страданье) мало что собой представляютъ для исторіи и того же человѣчества по сравненію съ думами и страданіями великихъ; дѣютъ её – исторію – немногіе: и не тѣ, кто причастенъ къ сферѣ политики, пѣны дня, но тѣ, кто причастенъ къ сферѣ духа[12]. И именно послѣдніе, причастные горнему, и были центромъ нашего повѣствованія; но дабы говорить о послѣднихъ, надобно было говорить о первыхъ (именно съ этимъ связано едва ли не отсутствіе интеллектуальности произносимаго героями въ первой главѣ и возрастаніе ея подъ конецъ, философское crescendo), о вельможахъ дольнихъ сферъ, а предъ тѣмъ показать всю «соціальную лѣстницу», представляющуюся и низамъ, и верхамъ, едва ли не полубесконечною – снизу не виденъ верхъ, верху не виденъ низъ, – ведущую къ подножію сѣдалища, гдѣ – мѣрно – возсѣдаютъ первые: на своемъ сѣдалищѣ.

Власть – статика сѣдалища. Она если и бываетъ въ рѣдкіе миги динамичною въ цѣляхъ самосохраненія или же упроченія собственнаго положенія (сюда относятся войны, реформы, перманентное, какъ зудъ, желаніе экспансіи и пр., – словомъ, нѣчто периферійное на живомъ тѣлѣ культуры), то крайне неохотно, вынужденно – ради того, чтобы вновь стать монументально-неподвижною, статуарною, неживою. Её олицетворяютъ въ поэмѣ Имато, Касато, Атана, мало чѣмъ схожіе межъ собою, кромѣ одного, важнѣйшаго: того, чему они – мѣрно и заданно – служатъ на дѣлѣ (хотя бы и считали они себя ничему и никому не служащими, тѣмъ паче мѣрно и заданно, – сіе осмыслить было бы для нихъ выше ихъ силъ, случись даже этимъ силамъ быть удесятеренными). Бытіе Имато, отвѣтственнаго не предъ Небомъ единымъ (какъ правители Поднебесной), но только предъ Землею-Матерью, было, однако, прекрасной иллюстраціей того, что «абсолютная власть развращаетъ абсолютно». Онъ былъ до того статиченъ и неспособенъ къ динамикѣ, что оказался нежизнеспособенъ какъ правитель при первой же трудности (голодъ, ставшій бѣдствіемъ его народа); ему, конечно, было невдомекъ, что – говоря словами Талейрана, обращенными къ Наполеону: «Штыки, сиръ, годятся на всё, кромѣ единственнаго – нельзя на нихъ усидѣть»; говоря инако: безконечно пренебрегать, не считаясь съ нимъ и въ грошъ его не ставя, тѣмъ, чѣмъ стоитъ власть – общественнымъ мнѣніемъ, – нельзя: среди всеобщей пассивности, подъяремности, инертности, косности – всегда найдутся динамическіе элементы, прорѣзающіе мѣрность и заданность міропорядка («смутьяны» – для власти, оцѣнивающей самое себя какъ единое мѣрило, высшее): въ «верхахъ» – большіе властолюбцы по чаяніямъ сердца, геніи подобострастія (а всѣ удачливые царедворцы Востока суть геніи подобострастія и благоразумія) – Касато, звавшійся въ Аххіявѣ Ксанфомъ (отъ греч. «ksantos» – золотистый, бѣлокурый), а позднѣе Акеро (отъ греч. «angelos», посланникъ, но чей посланникъ?), Астеріонъ греческихъ миѳовъ, мужъ Европы, медноголовый и каменносердечный дипломатствующій стражъ сферъ дольнихъ, предавшій М. и продавшій горніе его идеалы за чечевичную похлебку, измѣнившій не себя, но себѣ: ибо промѣнялъ онъ, Акеро, духъ, горнее, на плоть и дольнее, получивъ дары Аримана въ обмѣнъ: пресловутый, лелѣемый, почитаемый и оберегаемый на Востокѣ статусъ и – какъ слѣдствіе – почетъ, уваженіе, должность, деньги (статусъ первиченъ, онъ – священная корова Востока), – онъ не столько предатель, сколько попросту не выдержавшій чести быть другомъ и собесѣдникомъ истиннаго пневматика, попалившись силою М., ставъ вѣстникомъ и посланникомъ богинь Hyle да Psyhe; еще позднѣе – Миносъ; въ «низахъ» же – Акай; а въ сферахъ болѣе…лазурныхъ и горнихъ – М…[13]. – Исторія есть діалектика Свободы и Необходимости, и ежели первую олицетворяетъ М., то вторую – всё то, съ чѣмъ борется онъ.

Отмѣтимъ, что всѣ эти динамическіе элементы – неминойскаго происхожденія; минойцы же – чистая косность, пассивность, статика, даже статуарность, природная неспособность къ динамикѣ (при любви живописать динамическое, ибо часто любятъ противоположное), бездуховность, доходящая до…нежизнеспособности(!).

Перефразируя Гете: кто обладаетъ культурой, тотъ внѣ политики, кто ею не обладаетъ, тотъ пусть будетъ въ политикѣ.