Северный путеводитель для новых русских иноков

А просто – переопределенная система уравнений. Когда уравнений больше, чем неизвестных. Намного больше. Слишком много краевых и граничных условий. Чересчур. Они не имеют решения. Как правило. Шанс, что все разложится – один на миллион. На миллиард. На сто тысяч миллиардов. Его попросту нет… Но однажды ты понимаешь, что в одном-единственном случае каким-то чудесным образом – все сходится! Будто кто-то подогнал все параметры невидимой рукой, один за другим. На тысячную долю в сторону, плюс-минус – и все рухнет, но оно не рушится. Так не бывает, так попросту не должно быть – но случается. И решение – есть, и решение это – ты…

А потом – а потом вдруг резануло, наотмашь, через самое сердце – «Ты же сам ушел… сам!!! Ты же сам все решил и придумал…»

Прохор… я не знаю, что и сказать. До сих пор, хотя и думаю об этом почти каждый день…

Я не знаю… Мы все, все делаем сами. Мы ведь – свободны. И нету никакого Проведения, иногда мне кажется, а если и есть, то влияние его исчезающе мало. Мы куда-то идем, что-то ищем, но на самом деле – теряем. Идешь будто на свет, а оказывается – бредешь впотьмах. И ты уходишь от других, а на самом деле – уходишь от себя. И предаешь вроде бы других – а предаешь самого себя. Они – остаются, а ты – уходишь… Я не знаю…

А как-то раз…

Вечером тогда ты незаметно потянул меня за рукав, шепнул – «пошли». И я спросил – куда, а ты еще так глазами завращал смешно и страшно. «На крышу полезли…» Я и не думал никогда, что у штаб-квартиры есть крыша… Ну в смысле – понятно, что крыша-то есть, только никто никогда на нее не лазил! А ты еще сказал, что все делают вид, что не знают, но на самом деле лазают потихоньку, потому что если полезут все вместе, то рухнет непременно, старое же все, без капремонта почти век стоит, а объявить официально – то, к примеру, трудолюбивых братьев Галлахеров не согнать будет обратно вниз уже ни за что и никогда! И, в общем, я их понимаю.

И правда – старое все, и запах такой, древности прямо, и паутина лезет точно в нос, и переступаем аккуратно так, в три погибели согнувшись. И дверца узенькая, как будто чем-то приперта еще, открывается не до конца, но протискиваемся. И – осторожно шагаем наружу, нужно сразу как-то изловчиться и улечься на шуршащий, осыпающийся шифер, чтоб не проломился, теперь еще немножко ползком, боком, чтоб ногами упереться – опа! Получилось!

И наступает ночь, по-северному медленно, но ведь и мы никуда не торопимся, и братия вроде где-то совсем рядом трещит у костра, но кажется – далеко-далеко! И звезды – одна, вторая, и незаметно, неосязаемо – тысячи, мириады тысяч, и Млечный путь рассекает небеса… И вроде бы больше – нету ничего, ты один на один с ними со всеми… только не страшно ну вот ни капельки!

А ты спросил: «А что ты видишь?» А я спросил: «Честно?» А ты рассмеялся – ну конечно же честно, если бы нечестно, то и какой смысл? А я сказал – Сиреневую Собаку. С глазами в полнеба. Не каждый раз, правда, но, в общем, довольно часто. Как это? А вот так. У нее вместо шерсти – сиреневые цветки. На обычном – четыре лепестка, но если ты отыщешь с тремя или пятью, то тебе непременно повезет. А у нее – сплошь «пятерки» и «тройки»! И голова так, чуть набок, и смотрит на тебя своими глазищами. А потом зевнет так смешно, а потом захлопнет свою пасть лиловую – и опять смотрит… а ты?

Тоже честно? – Ну, ясное дело, я-то по-честному рассказал!

А ты сказал… просто звезды. Только вот мы сейчас лежим на крыше, потом слезем – а уже новая звезда полетела, и там, на ней, мы так и будем – лежать на крыше и болтать о всякой ерунде. И так уже будет – всегда, просто звезда эта будет улетать все дальше и дальше. Но если потом как-нибудь присмотреться внимательнее, то можно будет разглядеть: вон, вон она, та самая, а вон дом, крыша, а во дворе горит костер, и братия сидит вокруг и болтает о том, о сем, а мы тихонечко лежим на крыше и слушаем, и смотрим… все дальше и дальше.

– А ты помнишь, как расстояния до звезд измеряются?

– Ну конечно – в световых годах!

– Да вот именно, что в годах! – тут ты рассмеялся.

– А-а-а! Вот оно что! А я и не думал никогда про это! Вот почему…

– Истинно говорю. Так что – теперь ты можешь смотреть со смыслом. Дарю. В обмен на Собаку!

А потом спускались потихонечку, стараясь не разбудить уже угомонившихся… но теперь-то я знаю точно. Там, где-то в световых годах – мы сидим на крыше и смотрим… надо только постараться разглядеть.

Ну вот, Прохор… август! Такое время… Что вообще такое – время?»

Время, время… что вообще такое – «время»?

Не помню, с чего тогда все началось… кто первый спросил? Или – кто первый ответил… только никогда, ни до ни после, я не видел Прохора таким… взбешенным, что ли. И невозможно было понять, в шутку он это или всерьез. Может быть, даже и всерьез.

– Время… вот кто вам сказал?

(Из «Жития равноконгруэнтного и первопрестольного Петрова»)