– Но она не одна! О ней Эмми заботится.
– И сколько это продлится? Еще месяц, чуть больше – и земля Эмми уйдет с молотка. К тому же мне теперь нечем платить за комнату, за билет на поезд, за учебники…
– А твой заработок? Разве ты его не откладывал?
– Это все уйдет на оплату комнаты для нас с мамой. У нас дом сгорел, не забыла?
– Но, Уивер, а как же… разве это не значит, что ты лишишься стипендии?
– Думаю, я их уговорю их попридержать ее годик, до следующей осени, – сказал он, но по голосу было ясно, что он и сам в это не верит.
Я не плакала, когда уехала мисс Уилкокс. И когда Марта Миллер говорил мне гадости. Я не плакала, когда папа ударом сшиб меня со стула, я не плакала в кровати в ту ночь, когда думала о Барнарде. Но тут я расплакалась. По-детски, навзрыд. Я рыдала так, как будто кто-то умер.
Впрочем, кое-кто и вправду умер.
Я видела его мысленным взором – высокого чернокожего мужчину в костюме с галстуком, гордого, бесстрашного, исполненного достоинства. Умеющего одной только силой слов переубедить полный зал других мужчин, склонить их на свою сторону. Я видела, как он шагает по городской улице с портфелем под мышкой, решительный, сосредоточенный, как бросает на меня взгляд, поднимается по пролету каменных ступеней и исчезает из виду.
– Нет, – выговорила я между всхлипами, – нет, Уивер, не надо!
– Мэтт, да что с тобой? Что случилось?
Я с трудом поднялась на ноги. Невыносимо. Невыносимо было думать, что он застрянет тут, будет работать в столовой, или в дубильне, или в лагере лесорубов. Изо дня в день. Из года в год. Пока не состарится и не обессилеет, и все его мечты не умрут.
– Нет, Уивер, поезжай! – выкрикнула я сквозь слезы. – Я позабочусь о твоей маме. Я, и Ройал, и Минни с Джимом, и мой папа, и миссис Лумис. Мы все будем о ней заботиться. Только поезжай! Пока ты не застрял тут на веки вечные, как мошка в янтаре.
Как я.
Сейчас, должно быть, пятый час утра. После того, как мне явилась Грейс, я так и не смогла уснуть заново. Небо за окном еще темное, но уже слышен шорох ночных зверушек, разбегающихся по норам, и первый, робкий щебет птиц.
Я прочла все письма Грейс – все, кроме одного, последнего.