Сговор остолопов

– Я вас умоляю. – Игнациус побряцал абордажной саблей. – У меня нет времени на болтовню. Боюсь, у меня сегодня вечером не найдется для вас советов, как преуспеть в жизни. Мисс О’Хара уже начала?

– Через пару минут в аккурат. Ты бы втянул туда свою очко, да сел бы под истраду. Я догыварился с фицантом, он гаврит, там тебе весь столик огородил.

– Это правда? – нетерпеливо спросил Игнациус. – Нацистской владелицы нет, я надеюсь?

– Сёдни в Колыфорнию на ревактивном умотала, гаврит Харля Во-Харя такая клёвая, что она себе жопку в окиян покуда макнет, а на клуб волнывацца не будет вапще.

– Чудесно, чудесно.

– Давай, чувак, заваливай, а то скриптакыль начнецца. В-во! А так не проморгашь. Ёбть. Харля через сикунду выдет, иди садись под эту мамаёбану истраду, увишь пупырки у мисс О’Хари на пырке.

И Джоунз быстро втолкнул Игнациуса в обитые двери бара «Ночь утех».

Игнациус ввалился внутрь с таким ускорением, что халат взвихрился у него вокруг лодыжек. Даже в темноте он обратил внимание, что «Ночь утех» как-то еще больше испачкалась после его первого визита. На полу-то уж точно скопилось достаточно грязи, чтобы вырастить ограниченный урожай хлопка; правда, хлопка не заметно. Должно быть, это – часть какого-то порочного розыгрыша «Ночи утех». Он поискал глазами метрдотеля и не обнаружил его, поэтому лишь прогромыхал мимо стариков, рассеянных в полумраке, и уселся за небольшой столик прямо под эстрадой. Его шапочка смахивала на одинокий зеленый прожектор. С такого расстояния, возможно, ему удастся подать какой-то знак мисс О’Хара или прошептать что-нибудь про Боэция, чтобы привлечь ее внимание. Ее ошеломит присутствие родственной души в аудитории. Игнациус бросил взгляд на горстку пустоглазых мужчин за столиками. Мисс О’Хара предстоит метать бисер перед удручающим свиным стадом, перед смутными, выпотрошенными стариками, что обычно пристают к детишкам на утренних сеансах.

Оркестровое трио за кулисами крохотной эстрады запумкало вступление к песенке «Ты моя счастливая звезда». Пока еще свободная от оргиастов эстрада была на вид гораздо грязнее. Игнациус окинул взором стойку бара, чтобы пробудить к жизни хоть какой-нибудь сервис, и поймал взгляд бармена, когда-то обслуживавшего их с матерью. Бармен сделал вид, что его не заметил. Потом Игнациус неистово подмигнул какой-то женщине, опиравшейся о стойку, – латине лет сорока, та в ответ ужасающе осклабилась, сверкнув одним-двумя золотыми зубами. Она отклеилась от стойки, не успел бармен ее остановить, и подошла к Игнациусу, съежившемуся под эстрадой, точно у теплой печки.

– Ты выипить хочшиш, чшиико?

Дуновение халитоза просочилось сквозь его усы. Игнациус сорвал с шапочки кашне и загородил им ноздри.

– Благодарю вас, да, – придушенно ответил он. – «Доктор Орешек», если не возражаете. И удостоверьтесь, что он холоден, как лед.

– Смотрю, чшиво иесть, – загадочно ответила женщина и зашлепала соломенными сандалиями обратно к стойке.

Игнациус наблюдал, как она пантомимой изъясняется с барменом. Они оба разнообразно жестикулировали, преимущественно тыча в сторону Игнациуса. По крайней мере, подумал он, в этом притоне будет безопасно, если жилистые девки пойдут рыскать по Кварталу. Бармен и женщина обменялись еще несколькими знаками; затем она захлопала обратно к Игнациусу с двумя бутылками шампанского и двумя бокалами.

– Ниету «Докторешек», – сказала она, шваркнув подносом о стол. – Мира, с тиебя должен дваццать чшитыыр долляр за эти чшимпань.

– Это возмутительно! – Он несколько раз ткнул саблей в направлении женщины. – Принесите мне кока-колы.

– Ниету кока. Ничшиво ниету. Только чшимпань. – Женщина уселась за его столик. – Давай, миилачшка. Открывай чшимпань. Пиить очшинь хочшитцца.

Снова дыхание ее доплыло до Игнациуса, и он так плотно прижал к носу кашне, что едва не задохнулся. От этой женщины он точно подхватит какой-нибудь микроб – тот помчится к его мозгу и превратит в олигофрена. Злоупотребленная мисс О’Хара. Никуда не деться от недоженщин, что набиваются в соратницы. По необходимости, боэцийская отчужденность мисс О’Хары должна быть довольно возвышенной. Латина выронила счет Игнациусу на колени.

– Не смейте меня трогать! – взревел он сквозь кашне.

– Аве Мария! Ке пато! – буркнула женщина себе под нос. Потом добавила громче: – Мира, тиы платииш сейчшас, марикон. А то миы тиебе по чжиырный кюлё получшиш.

– Как любезно, – пробормотал Игнациус. – Что ж, я сюда не пить с вами пришел. Подите прочь от моего столика. – И он поглубже втянул воздух через кашне. – И унесите с собой свое шампанское.

– Ой, лёко, так тиы…

Угроза женщины потонула в шуме оркестра, испустившего нечто вроде изможденного туша. На эстраде возникла Лана Ли в каком-то парчовом комбинезоне.

– О, мой бог! – поперхнулся Игнациус. Обдолбанный негритос его надул. Игнациусу захотелось стремглав выскочить из клуба, но он понял, что мудрее будет дождаться, когда женщина закончит и покинет сцену. Он вмиг съежился под столиком. Над головой его хозяйка-нацистка вещала: