Сгущая краски (СИ)

xiv. The Neighbourhood – A Little Death

Нико скрещивает пальцы на удачу и почти уверенно смотрит в глаза отражению на поверхности зеркала, подгоняя саму себя быстрее собираться на работу. Красится стойкой помадой: насыщенный оттенок винного бордо скользит матовым покрытием по приоткрытым губам. Странно он смотрится на лице безо всей остальной шелухи женского макияжа – без модных тёмных стрелок в уголках глаз, без мерцающей пыли теней на веках, без ложного румянца на белых щеках и белёсой пудры на носу.

Девушка пальцами аккуратно расчёсывает душисто пахнущие простым мылом волосы, машинально пытаясь перетянуть их жгутом резинки, которой на запястье и не болтается вовсе: светлая подвязка путается в других локонах – тёмных и небрежно собранных в пучок за затылке, чтобы работать не мешали.

Суо силится улыбаться, в зародыше душа собственными руками небеспочвенный – к огромному сожалению – страх выходить на улицу. У неё мелко трясутся руки и ноги немеют перед входной дверью, как будто сту́пит только за порог и не вернётся уже никогда.

– Все-таки пойдёшь? – Нико согласно кивает головой, не оборачиваясь на голос: в проёме стоит именно Айзава, а большего знать и не нужно.

– Это всего лишь работа, – она, вопреки решительной интонации, слишком часто вздыхает и сглатывает. Для уверенности слишком много робости. – Стоит встретиться с мамой и поговорить о том, чтобы Камелию ненадолго закрыли. Девочки без денег не останутся, зато целее будут.

Пусть безопасность иллюзорная и не гарантируется процентным соотношением, однако оно, наверное, лучше, чем ничего.

Даже если всё это – временная мера до того самого момента, как нагрянет ебучая буря и выпотрошит этот вшивый городишко наизнанку. Мёртвым нет нужды дарить кому-то тёплые вечера без прогорклого привкуса одиночества.

Они не слышат, не чувствуют и не говорят.

Уж кому, как не ей знать о таких вещах: своего старшего брата Суо видит только на холодной, бездушной фотографии, которую и в руки-то не возьмёшь так, чтобы пальцы мёртвым инеем не покрылись. И его останки, схоронённые в урне местного колумбария, тая́т в себе лишь могильную тишину и гробовое молчание.

Но это всё дела минувших лет – просто пример хороший под руку попался.

Нико смело делает шаг вперёд, нажимая ладонью на ручку и толкая вперёд временную преграду – открывает перед собой дорогу в опасность, неуверенность и чистейшей воды страх.

– Большое спасибо за то, что… – я не хочу туда. – … Позаботились обо мне, сенсей, – не хочу.

Что-то в собственной улыбке задевает натянутые, будто скрипичные струны, нервы – от предстоящего контраста хочется ползать полумёртвым существом по стене и цепляться зубами за скрипящую под ногтями отделку.

Здесь тепло, несмотря на то, что обогреватель слегка барахлит – там, снаружи, ледяной холод сковывает воющими от одиночества ветрами.

В пределах этого дома безопасно – за дверью угрозой веет даже от младенцев.

Суо познала уют и защиту – с трудом ей теперь представляется выживание в вечной тревоге.

У неё уголки губ болят нестерпимо, складываясь в глумливой, уродливой гримасе презрительной усмешки над собственной слабостью, когда дверь с громким хлопком и звонким щелчком замка закрывается перед самым носом.

Оборачивается девушка медленно, с непреувеличенной осторожностью. Пытаясь игнорировать будоражащее дыхание в затылок и крепкую, жилистую руку, которая плотно прижимается ладонью к стене у её головы.

Стынут слёзы в глазах и пульс подскакивает до поднебесья, безумно шарахаясь обо всё, что только может существовать в субтильном теле.

Она жмурится на секунду то ли от неприятных ощущений из-за врезающихся в шероховатую, твёрдую поверхность лопаток, то ли и вовсе от страха, который коротко мигает где-то внутри головы, исчезая почти моментально.

Но бояться нечего. Некого.

Суо судорожно вбирает в лёгкие тёплый воздух, отчётливо понимая, что где-то на дне глубокие резервуары для кислорода начинают со скоростью света сиротливо сжиматься, ссыхаться и толкать этот самый воздух обратно наружу, вырываясь через горло тяжёлым, лихорадочным выдохом.

Чуть влажные, огрубевшие от мозолей пальцы, тянутся к её приоткрытым в изумлении губам, с лёгким нажимом проводят и стирают яркую краску, оставляя густые розовые следы на щеке и подбородке.

Единственное касание взрывает внутри неё бочку с порохом.

Нико чувствует себя так, словно потеет настоящим бензином и этот жест со стороны мужчины кидает в самое её основание жгучую, злую искру, от которой синим пламенем полыхает каждая клеточка.

Источник жара разгоняет по всему телу сотни взрывающихся фейерверков сухими, невинными поцелуями на губах и шее, шершавыми ладонями гладит спину и совсем немилосердно терзает острым, изучающим взглядом сквозь жаркие, беспорядочные прикосновения, будто стоит замычать в знак протеста или оттолкнуть – и уйдёт. И не притронется больше никогда в жизни.

Задыхается горячими приступами душа, с чувством пляшет на тлеющих углях агонии разум, конвульсивно рвётся наружу сердце.