Сгущая краски (СИ)

Внутренности покрываются коркой льда. Не может быть правдой. Всё это дерьмо просто не может иметь связи с реальностью – так не бывает. Не в таком виде и порядке.

– «Безответственность преподавателей не может больше оставаться без внимания!» – возмущённо щебечет размалёванная кукла в прямом эфире, поднося микрофон к губам так близко, что Суо кажется, будто она слышит треск и перебои.

Ни слова о пострадавших учителях. Ни единого.

Прямо как в прошлый раз – «дети, несчастные дети, отделавшиеся испугом». Но что на счёт учителей, которые рискуют жизнями и голой грудью падают на амбразуру, лишь бы дать студентам время на побег? Почему ни слова о том, какой ценой даются преподавателям драгоценные секунды?

Почему никто не винит хуеву тучу геройских агентств за то, что до сих пор не объединились и не разобрались с этой проблемой? Почему не винят Всесильного?

Как никогда прежде Нико жалеет об отсутствии сотового. Она так и не купила новый. И теперь у неё нет даже малейшего шанса связаться с Шотой, а беспокойно мечущееся в тревоге сердце, сошедшее с привычного умеренного ритма, сеет сумятицу и неразбериху в трезвости ума, заволакивая всё пеленой бездумных поступков. Суо трясётся от панического страха – им же лучатся и потемневшие от ужаса глаза.

Нико вскакивает с места за долю секунды. Стягивает с вешалки куртку, в спешке впрыгивает в кроссовки, хватает ключи и на всех парах мчится через весь город туда, где толпа журналистов митингует за право получить интервью от руководства школы и преподавателей, которые позволили этому несчастью произойти.

От бега лёгкие колет так сильно, что когда Суо рысью запрыгивает в первое попавшееся такси, опережая какого-то мужчину, её грудь кажется до отказа набитой свинцом.

– В Юэй, – едва дыша, выговаривает она, хватаясь за футболку и сжимая её, будто бы желая выдавить из себя эту тяжесть и боль. – Быстро!

Ей плевать, если эта пробежка скостила ей срок жизни ещё на год или два.

Нико давным-давно смирилась с тем, что её цикл завершится раньше, чем она успеет воплотить в жизнь своё первое и последнее желание.

Сейчас у неё есть одна-единственная забота.

И это вовсе не её собственная жизнь.

========== XIII. Несвободное падение. ==========

xxiv. Into the black – Chromatics.

Если в голове кавардак, то всё вокруг начинает раздражать.

Это не вина окружения, погодных условий или социума – это просто закономерность, которая преследует любого нормального человека, независимо от его статуса и положения в обществе, воспитания, цвета кожи или любой другой херни, придуманной для того, чтобы ужесточить и осложнить (а рекордному большинству «скрасить») скучные будни человечества.

У Айзавы трясутся руки.

От злости, от переживаний или от банального страха – не понимает даже он сам, предпочитая не забивать мысли ещё и этим саморазрушительным дерьмом, когда черепная коробка и без того напоминает кладовку барахольщика и клептомана, до отказа заполненную хламом. В безмолвии и пустоте это его упадническое, донельзя заёбанное состояние обостряется. Становится заметно, как ничто другое.

В лобби госпиталя тихо, будто в морге. Длинные тоннели коридоров, пропитанные белым светом и специфическим запахом медицины, кажутся раздражительно-бесконечными из-за отсутствия людей в них.

Это нервирует его даже больше, чем обстоятельства, при которых он тут оказался.

За сгорбленной, будто от всех мирских тягот, спиной Шоты двадцать палат. Двадцать палат с травмированными детьми, которые пострадали по неосмотрительности взрослых. Минус один пропавший без вести. Пятнадцатилетний сопляк с раздутым до размеров галактики самомнением. Лишь подросток со вспыльчивым темпераментом, который пока что не заслужил ничего из того, через что проходит сейчас.

Айзава трёт ладонями бледное лицо и глубоко дышит.

У него хроническая усталость, двадцать шесть раненых детей и один похищенный самодур, а ещё взбаламученное общество, жаждущее ответов и действий со стороны школьного руководства, и сходящие с ума от горя и переживаний родители, которые пока что не в состоянии бросаться громкими обвинениями, но вскоре придут в себя и потребуют объяснений.

Остальные учителя обсуждают их плачевное положение и варианты выхода из ситуации на экстренном собрании. Его не пустили. Влада тоже. Оно и понятно – именно они обязаны держать ответ перед людьми. Именно они «не досмотрели». Как бы директор ни старался прикрыть всё засахаренным слоем «заботы», истинный смысл Шота понимает правильно: «хорошенько подумай, над тем, что скажешь прессе». Разумеется, забота об учениках – это их первостепенная задача. И тем не менее они смотрят на ситуацию реально – без подоплёки безупречности и благородства – если никто не защитит имидж Юэй, то журналисты камня на камне не оставят от академии, пусть и выпустившей бесчисленное количество героев.

Шота знает, что должен быть к этому готов один из первых: его отношения со сми самые напряжённые.