Шабашник

Выйдя из поезда, Сергей первым делом огляделся. Свежий ветер расшевелил насупившиеся с утра тучи и они почти все скрылись с неба, разбежавшись по своим кучевым делам. Только несколько тучек среднего размера задержались над зданием выкрашенного жёлтой краской вокзала. Здание было бы похоже на сотни других вокзалов, встречающих пассажиров в забытых богом местах, где во всей окрестности с горем пополам проживает пара тысяч человек, если бы не барельефы «1812» и «1942» у входа и если бы не увенчивающая крышу стелла со звездой на вершине. С этими атрибутами здание взирало на смотрящего с внушающей почтение горделивой скромностью, тем более что вокруг здания разбит парк с аккуратно подстриженными деревьями и кустами, чего в других богом забытых местностях уже не встретишь. Благообразие, перед которым не стыдно и шапку снять.

Чтобы сразу составить план мероприятий, Сергей пошёл взглянуть на расписание электричек обратно. Ага, значит вот как. Ближайшая в двенадцать ноль одну, но уж очень рано, если до поля и обратно больше часа ходьбы. Подходит скорее всего та, которая в пятнадцать десять или после неё, в шестнадцать тридцать семь. Нормально.

На скамеечке под расписанием сидел нервный худощавый мужчина немного старше Сергея. Мужчина озирался по сторонам, вглядывался куда-то в парк, будто надеялся, что его встретят, но, никого не дождавшись, он встал и пошёл в другую, противоположную вокзалу сторону, прямо через железнодорожные пути. Сергею показалось, что у него в волосах седина.

Предчувствуя свидание с самой историей, с вечным, предвкушая только самое хорошее, Сергей спустился с платформы и за спиной услышал звонкое журчание. Он оглянулся и увидел ту самую приветливую молодую женщину, которая недавно стояла перед ним в тамбуре. Теперь со спущенными трусиками и джинсами она сидела на корточках под лестницей и взирала на Сергея с возмущённым изумлением, готовым перейти в полный благородного негодования иступлённый вопль, будто тот посмел ворваться в её будуар. Её глаза уже округлились, губы обрели жёсткость и решительность, как у статуи Родины-матери. Сергей чертыхнулся, плюнул, резко развернулся и, свернув с дорожки, не оглядываясь пошёл через парк строго по диагонали, оставляя в покое возмущённую наcедку.

Внутри Сергея всё бушевало. Вроде бы чего такого – ну справляет нужду барышня под платформой, что с того? Будь это не Бородино, а место с другим именем, то ничего, кроме стыда за вполне здорового и не пьяного человека, почему-то не желающего идти в расположенный на станции туалет, не было бы. Но здесь это воспринималось как надругательство над святыней. Только какой святыней? Рядом ведь ни постаментов, ни могил, ни памятников – один перрон железнодорожный. Так даже не над перроном надругательство происходит, а под ним. Или воспринять это как осквернение аккуратного парка? Так ведь тогда не осквернение, пожалуй, а удобрение. Конечно, тут могли бы проходить другие люди – например, дети, которым на такое смотреть не стоило. Но кроме Сергея и молодой женщины людей вокруг не было. Её этот перформанс не смущал, Сергея тоже сам по себе вид полуодетой девушки не шокировал. Поэтому чего себя накручивать зря? Тем более теперь, проходя мимо магазина с названием «Коопмаг»? Если бы не перспектива проторчать на обоссанной платформе полтора часа до ближайшей электрички назад, Сергей и не пошёл бы по Бородинской улице, которая должна вести к Полю. Но пути назад не было, поэтому пришлось идти вперёд.

Никак не укладывалось в голове, что идёшь по Бородинской улице к Бородинскому полю. Серьёзно, когда идёшь мимо этих невнятно-типовых двухэтажных домов, кирпичных остановок, бессовестных сараев, то кажется что всему внутреннему трепету и восторженности ты обязан только самому себе и кроме как внутри тебя их нигде и нет. А стихи Лермонтова или «Война и Мир» Толстого всё равно, что «Старшая Эдда» или ирландские легенды – дела давно минувших дней, преданья старины глубокой, сказки.

Дорога сквозь отпевающую свою последнюю осень лесопосадку удивляла подозрительно ровным дорожным покрытием. Видимо, дорожники постыдились воровать и сделали работу на совесть, потому что фонари получились какими-то прямо помпезными, только почему-то стоят они от дороги далеко. Неужели получается осветить дорогу с такого расстояния? Может, в проект ошибка закралась? Стоп! Да ведь это не фонари вовсе, а обелиски!

Порыв ветра обдал Сергея каким-то томным запахом нездешней свежести, в которой было всё: и улыбка пылающих сосновых дров, и прохлада бездонного голубого озера, и берущая за душу проникновенность первой весенней радуги. Придорожные обелиски как будто стали ярче, весомее и чётче благодаря мерцанию откуда-то изнутри, с той, другой стороны.