Шаг за шагом вслед за ал-Фарйаком

Вернувшись от упомянутого эмира, ал-Фарйак рассказал жене об оказанном ему ласковом приеме и об обещании устроить его на хорошую должность в Каире. Жена сказала: «Тогда я поеду туда раньше тебя. Я очень скучаю по своим родным, и пока ты ожидаешь здесь должности, отпусти меня к ним». Он сказал: «Ну что ж, поезжай». Настал день отъезда и, прощаясь с женой, ал-Фарйак сказал ей: «Помни, жена моя, что у тебя на острове остался верный муж и всегда помнящий о тебе возлюбленный».

— Кто этот второй? — спросила она.

— Тот, о ком ты думаешь.

— Я думаю только о тебе.

— Может быть, о ком-то другом?

— О, вы, арабские мужчины! Вы всегда сомневаетесь в своих женах, желаете разгадать их тайные мысли, упрекаете их в каких-то воображаемых проступках. Вы обращаетесь с ними как с подозреваемыми и обвиняемыми, верите всяким слухам и домыслам, сомнительным россказням и наветам, не пытаясь спокойно проверить их, чтобы убедиться в их беспочвенности. Если бы Всевышний карал своих рабов, веря возведенным на них поклепам, то на земле осталось бы не так много жителей.

— Большинство таких поклепов возникает из-за особенностей нашего языка, в нем каждое выражение имеет несколько смыслов.

— Хорошо бы их сузить.

— Широта зависит от узости так же, как узость — от широты. Одно с другим тесно связано.

— Значит, по-арабски лучше всего молчать.

— Нет, не во всех случаях.

— Все вы, мужчины, болтуны и сквернословы.

— Откуда ты это взяла?

— Ну, вот мы и вернулись к слухам и домыслам.

— Давай вернемся к нашему расставанию.

— Да, я уезжаю и не оставляю здесь никого, о ком могла бы грустить.

— И я в их числе?

— Ты не как все люди.

— Туманные слова. Разве я не мужчина?

— В этом смысле ты человек.

— В чем еще ты можешь меня обвинить?

— Во многом.

— У тебя записаны все мои недостатки?

— Конечно. В том числе ваше пустозвонство, господа поэты, мастера описаний — вы много говорите, но мало делаете.

— А кто умеет делать?

— Тот, кто не умеет описывать.

— А что же литература, не имеет права на существование?

— Ее ценят в собраниях ученых, а не женщин.

— Но литература способствует расцвету.

— А действие — росту.

— Так как же можно отделить одно от другого?

— Ты можешь расплатиться по долгам сейчас или оставь это до приезда в Египет.

— Как можно заплатить долги, накопившиеся за годы, за несколько дней или часов? Я боюсь, что не успею расплатиться до смерти.

— Если ты не боишься долгов, то почему боишься смерти?

— Я вспоминаю забытое, и полагаю что все люди таковы же, как и я.

— А я гоню прочь воспоминания, потому что не такова, как все люди.

— Вспомни крышу дома и прости.

— Прощаю, только вспоминая о крыше.

— Я имел в виду ту, прежнюю, крышу.

— А я хочу новую.

— Как говорит пословица, благословенно прошлое.

— Другая пословица говорит, что радость доставляет новизна.

— Неужели ты покинешь меня с ненавистью в сердце?

— Как прекрасно ненавидеть!

— Если это значит, что ты сохранила любовь ко мне.

— Это одно из тех странных выражений, которым ты меня научил, вроде доисторических времен, мужской пылкости и красоты грубости.

— Но ты знаешь, что красота побеждает грубость?

— А ты знаешь, что счастье приносит ласка?

— Слова это зерна, посеянные в землю.

— Но земля требует удобрений и полива.

После этого словесного поединка они простились. Ал-Фарйак проводил жену на пароход и вернулся домой одинокий и грустный. Жена часто высказывала здравые суждения и давала ему разумные советы. А несколько дней спустя он уже не думал ни о ком, кроме митрополита, распространявшего вокруг себя запахи, еще более зловредные, чем раньше. Часть из них ал-Фарйак вложил в конверт и отправил упомянутому Комитету, написав им: «Если вы не положите этому конец, на вас будут жаловаться все, у кого есть нос». Члены Комитета передали полученное письмо на рассмотрение своим научным советникам, и те подтвердили, что все сказанное в нем — правда. Было решено прекратить распространение исходящего от митрополита зловония и пригласить ал-Фарйака, чтобы договориться с ним о возобновлении перевода указанной книги.