Шаг за шагом вслед за ал-Фарйаком

Он: Разве сейчас ты не радуешься, читая свои сочинения, или слыша, что люди их читают?

Я: Я смеюсь над тем, как я был глуп тогда. Я отдал себя на поругание злым языкам, не говоря уже о том, что потратил время зря и без пользы. До меня дошло, что многих мужей обидело сказанное мною о женщинах и об их кознях, и они стали критиковать мои книги даже за то, что я разделил их на главы, и выискивать в них грамматические ошибки. Говоря о некоторых женщинах, я приводил их собственные слова, и мне сказали, что в книгах подобное недопустимо. Говорили и многое другое, что заставило меня сожалеть о написанном.

Он: Но ты же знаешь, что люди нападают на сочинителя при его жизни, а когда умрет, каждое его слово повторяют и чтят. Как сказал поэт:

Ты видишь, человек не склонен признавать заслуг другого,
пока тот жив.
Когда ж умрет, о нем легенды сложат и золотом запишут
каждый стих.

Я: А какая от этого польза умершему?

Он: Пользы никакой, но я нахожу в сочинении стихов великое удовольствие. И в писании прозы тоже. То и другое имеет единый источник. Согласен?

Я: Я признаю, что сочинительство доставляет удовольствие, если автор знает нечто, чего не знают другие. Но за удовольствие от знания автор расплачивается не меньшей болью. Потому что, желая донести свое знание до других людей, он наталкивается на глухоту большинства из них. Он подобен врачу, который, видя, что больные горячкой купаются в холодной воде, искренне советует им не делать этого. А они отказываются, утверждая, что холодное прогоняет жар. С одной стороны, знающий радуется за себя, но с другой, заблуждения людей огорчают его. И огорчение перевешивает радость. Разве ты не видишь, что все ученые слабы, неразговорчивы, страдают бессонницей, мало едят и редко смеются? Тогда как невежды толсты, у них здоровый вид, они много едят и спят и ни в чем себе не отказывают.

Он: Но ведь есть и толстые врачи, а они люди ученые и, в отличие от невежд, знающие, что человеку полезно.

Я: Врач не видит людей, когда они едят, пьют и выполняют супружеские обязанности. Он видит их, когда они заболевают, а чем они до того занимались, ему неизвестно и не может его огорчать. Ученый же всегда и повсюду наблюдает проявления невежества и заблуждений простого народа. И это заставляет его сожалеть и страдать.

Он: Значит, ты предлагаешь закрывать глаза на невежество?

Я: Я говорю, хорошо живется тому, кто мирится с ним.

Он: А что ты думаешь о поэзии?

Я: Если от поэзии и есть какая-то польза, то лишь та, что она дает средства к существованию. А если человек сочиняет стихи просто из сумасбродства, из любви к созвучиям и к нанизыванию слов, к воспеванию прекрасной женщины или розы, или цветущего сада, как это свойственно большинству поэтов, или к оплакиванию осла, как делаешь это ты, то лучше отказаться от этого занятия.

Он: Но лучшие стихи сложены сумасбродами, по вдохновению, а не по обязанности. Я, когда воспеваю великодушного, испытываю, сочетая одно слово с другим, такое же удовольствие, как ювелир, сплавляющий два совершенно разных металла. Плач по ослу — другое дело. На его сочинение я потратил всего час времени.

Я: Но люди видят лишь явное и назовут твою касыду об осле «ослиной». А твои бейты о великодушном — хвалебными.

Он: Если дело обстоит таким образом, как ты говоришь, то почему ты отказываешься сочинять стихи о женщинах? Это сейчас ходовой товар.

Я: Во-первых, сочинитель — излюбленная цель злых языков, они способны опорочить его и содрать с него кожу — об этом я тебе уже говорил. Во-вторых, звание сочинителя отнюдь не похвально, и большинство людей презирает эту профессию. Сочинителя считают двуличным, лжецом и называют шейхом, что тоже звучит презрительно в устах многих, особенно женщин. Здесь, как я вижу, самые уважаемые звания, у христиан — священник, а у мусульман — бей. Священнику все христиане целуют руку и испрашивают у него благословения. А женщины-коптки доходят до того, что своими руками омывают священнику ноги розовой водой, а потом хранят эту воду в бутылке. Если священник проголодался, он несет свою утробу в дом одного из знакомых, и жена знакомого принимает его с радостью и почтением, чем он и пользуется, наедаясь до отвала. Если же священник по той или иной причине не может выйти из своего дома, он посылает служку в знакомый дом, и тот приносит ему оттуда обед, достойный быть воспетым поэтами нашего времени. Бей, хотя и пользуется уважением людей, не может рассчитывать на такие подношения, как священник. Потому что он не может ходить один, его всегда сопровождают два охранника — справа и слева. Они, хотя внешне и выказывают ему покорность и почтение, в глубине души не питают к нему добрых чувств и строго надзирают за ним. Единственная для него возможность избежать надзора — это переодеться в платье какого-нибудь слуги.