Шаги Командора или 141-й Дон Жуан

Не желая жариться на солнце, подался в бар и проторчал там изрядно, вживаясь в европейский способ убивания времени, знакомое по кинофильмам, будет чем похвастаться на родине, – Испания, очаровательные барменши, роскошные вина, коктейли… Но мне не след было искушаться, предстоял еще один трудный денечек, искушением стало только пиво. Вдруг возле меня вырос белорусский оппозиционер в обществе белокурой, голубоглазой подруги, оказалось, украинки по имени Оксана, и она в делегации Мицкевича, однако, не политик, а балерина.

– Как же увязать балет и политику? – полюбопытствовал я.

Мицкевич объяснил, что в это мероприятие подключают и служителей искусства, чтобы легче найти общий язык между народами, а дамы – самое успешное средство для единения народов. Против этого довода не возразил бы и самый твердолобый мужчина. Я согласился и подумал о Гайде.

Как широкая восточная душа, я хотел угостить их пивом, но они отказались и забрав свои кружки, побежали в одну из закрытых комнат.

Ах, Европа! Ах, славяночки!

Я вспомнил московские студенческие дни и захотелось повеситься в комнате, где скрылся оппозиционер с балериной.

Одинокий странник на чужбине торопит время, но с обратным эффектом. Летом солнце бывает раздражительным и докучливым, как старики, и не спешит уйти на боковую.

Господь не оставил меня милостью, и я уснул под одним из пляжных тентов. Оклемался – солнце уже шло к закату. Встал, собрался, побежал на автобусную остановку, нашел «Мегатуризм» и примостился в салоне.

На сей раз судьба мне улыбнулась: в Вальядолид я махнул автобусом, прекрасно любоваться чужим ландшафтом, даже ночью, мерцающие дорожные огни, звезды в небе кажутся родными.

XXV Спор с герцогом Лермой. Спектакль «Великая султанша» Дона Мигеля

Вернувшись в Вальядолид, Орудж-бей уединился у себя в комнате, занявшись своей книгой на фарсидском языке. Так продолжалось кряду несколько месяцев. Лишь раз-другой прерывал работу, отвлекаясь на аудиенции у короля и еще раз – участвуя в королевской охоте.

Но случилась ссора с доном Франциско, после чего он перестал посещать королевский дворец. Не потому, что он стал «персоной нон грата», нет, ему опостылела атмосфера дворцовой жизни, да еще отношение к морискам.

Участились расправы. Удары католической Фемиды обрушивались чаще всего на мусульман, принявшим христианство, но заподозренных в верности старой религии.

«Единый меч, единая вера, единая нация», – эта триада, возведенная в абсолют, неизбежно провоцировала ксенофобию. Как же быть тогда с христианскими заповедями о любви к ближнему, милосердии и прощении врагу? Эти мучительные вопросы не могли не посещать моего любознательного героя…

Однажды во время охоты дон Франциско спросил у дон Хуана, почему в последнее время он редко появляется во дворце и проявляет все меньший интерес к общественной жизни? Последний ответил, что герцог заблуждается в своем предположении, причиной его редкого выхода в свет являются чтение книг и радение в молитвах.

– Можно ли узнать, о чем помыслы дорогого дон Хуана во время молитв? – не отставал собеседник.

– Герцогу хорошо известно, что при богослужении надобно не размышлять, а внимать гласу Божьему…

Проехав еще некоторое время рядом, Лерма завел ту же шарманку:

– Действительно ли радение интереснее развлечения с дамами?

Это задело Орудж-бея за живое.

– Если вас интересует второе обстоятельство, то можете быть уверены, что я не схимник… Мне кажется, что в этих делах и вы от меня не отстали…

– Ну, знаете, адюльтерным романом сейчас никого не удивишь… К тому же, кому теперь нужна увечная кляча… Кажется, вам по душе словечко «кляча», или «кобыла».

– На спусках кляча сподручнее…

– Что ж, логично… Но не забудьте, логика плохой советчик, друг мой.

И герцог пришпорил коня.

В этих запоздалых язвительных выпадах Орудж-бей заподозрил посторонний мотив, чью-то подсказку, ясное дело, чью, – королевы, конечно.

Он готов был проклясть день, когда судьба свела его с Анной.

После этой пикировки у него пропала всякая охота вращаться в обществе великосветских гроссмейстеров интриг.

Подумывал даже арендовать квартиру подальше, но отказался от этой мысли, сочтя, что раздраженный монарх может лишить его годовой ренты. Потому решил ждать подходящего часа.

Он редко появлялся и в таверне «Кастилия». О событиях во дворце узнавал от дона Диего и дона Алонсо. Они же не знали толком, в какую писанину углубился их друг. Слышали от него, что трудится над новым сочинением, стремится к совершенному слогу, потому избрал фарсидский, которым лучше владеет… Фарси, говорил он, это «язык любви». И он пишет как раз о любви…