Шакарим

Не забывал Шакарим и о младших сыновьях. Обучал грамоте Кабыша — ему исполнилось семь лет. Старался привить любовь к чтению одиннадцатилетнему Гафуру. В то время он не держал учителей, они появились позже. Но отклониться от курса на всестороннее обучение детей, взятого Кунанбаем и продолженного Кудайберды и Абаем, не мог себе позволить. Поэтому приходилось лично заниматься начальным образованием сыновей. В воспитании и обучении он был терпелив и бесконечно добр. Вспоминал излюбленные максимы, слышанные не раз от Абая. «Человек должен приносить пользу народу. Если не можешь приносить пользу, то хотя бы не вреди», — говорил он Гафуру точно так, как некогда поучал его самого Абай. «Самое главное — честность. Будьте всегда честными. У честности — длинный аркан (долгая память)», — любил повторять он детям другую сентенцию учителя.

Посвящая время собственной персоне, Шакарим скроил и сшил одежду по собственным задумкам, как делал всю жизнь. Изготовление причудливого кроя кафтанов, чапанов с кожаными поясами, инкрустированными небольшими цветными камнями и серебром, было его постоянным увлечением, которое, как обычно, он не афишировал даже в семейном кругу. Делился соображениями по части «дизайна» только с Айган-шой. Она нахваливала изделия и радовалась, что муж рядом, не пропадает в волости по судебным делам. Уж слишком много внимания к нему со стороны, слишком превозносят его соседи и соседки.

«После договоренности с Абаем я приложил все силы к тому, чтобы основательно овладеть русским языком. — Это из бесед с Ахатом. — В отличие от прежних лет эти годы были особенно плодотворными. Я глубже изучил, восполнив пробелы, восточные языки, которые неплохо знал прежде».

Углубленное изучение русского языка и восточных языков по большей части сводилось к чтению стихов Пушкина, Лермонтова, рассказов Толстого, а также книг на фарси, турецком и арабском языках.

Поэма Физули «Лейли и Меджнун» на близком к турецкому азербайджанском языке взволновала Шакарима. Оценив художественное достоинство произведения Физули, он понял, что это, вероятно, лучший из множества вариантов легенды о Лейли и Меджнуне.

В юности он читал, как всегда с подачи Абая, на фарси поэтическую версию Низами, но чтение давалось нелегко: Шакарим тогда только начал осваивать фарси. Низами первым написал поэму «Лейли и Меджнун». Но в 1535 году Физули переосмыслил гениально разработанную великим Низами трагедию, обогатил достижениями устного народного творчества и создал галерею живых человеческих характеров.

Шакарим помнил пожелание Абая когда-нибудь воспроизвести поэму «Лейли и Меджнун» на казахском языке. И вот теперь, после прочтения Физули, он понял, что сможет исполнить наказ учителя. Абай одобрил его решение. Но дал неожиданную подсказку, обратив внимание на скрытые суфийские элементы в сочинении Физули, чему Шакарим, перечитавший поэму, нашел подтверждение. Захваченный сюжетными перипетиями, он поначалу рассматривал рассыпанные по тексту мистические вкрапления как типичные сказочные выдумки, отнеся их на счет фантазии древних авторов.

Абай успокоил, заметив, что суфизмы никогда не должны проступать явно и неискушенный читатель должен воспринимать поэму именно как сказку. Смысл маскировки в том, что суфийский подтекст в мастерски выполненном произведении доступен только посвященным — это один из принципов мистического учения.

Учитель благословил ученика на творческий перевод. Абай считал себя обязанным заниматься переводами и знакомить казахскую степь с лучшими произведениями мировой литературы. Такую же программную цель ставил перед участниками своей поэтической школы.

Шакарим с увлечением взялся за дело, смело вступив в соревнование с Низами, Навои, Джами. Он завершил поэму программными словами о том, что в обыденной жизни заботило более всего:

Теперь, жигиты, слушайте меня.
Не меньше, чем Меджнун, страдаю я.
Хоть не влюблен я в девушку смертельно,
Другой недуг сразил средь бела дня.

Я безнадежно в пять вещей влюблен.

Я назову их, я в них убежден:
Любовь, большое сердце, справедливость,
Свобода, знания — я ими увлечен.

В этом необычном отступлении, синхронизируя совокупность «пяти вещей» с историей героев, любовь которых «крепка, как смерть» («Песнь Песней Соломона», глава 8). Шакарим декларирует высокие нравственные и гражданские принципы. Поэт сетует на невозможность существования «тех пяти вещей» в родимой стороне: