Шакарим

«Отец вернулся из Мекки ближе к лету, когда появилась зелень и земля начала просыхать. Мы на арбах выехали навстречу километров на пятнадцать. Встретили около аула Шаке. Из Мекки отец высылал в адрес Анияра большие посылки. Анияр передавал их из города в аул через рассыльных. Посылки складывали в доме. Когда мы спрашивали: «Что это?» — нам отвечали: «Это конфеты, присланные вашим отцом. Даст, когда сам приедет», — и мы очень радовались. И только когда отец по приезде открыл ящики, увидели, что они набиты книгами».

Шакарим сильно устал, однако никакого разочарования не чувствовал. Рассказывая родным о тяготах пути, видел в их глазах смесь ужаса и восторга, страха и восхищения. Они проезжали вместе с ним на поезде мимо белых полей и застывших в снегах лесов России. Плыли по морю на пароходе, денно и нощно ожидая нашествия болезней, мора, голода или кораблекрушения. Дни и ночи шли по раскаленным пескам Аравии, чтобы добраться до Мекки, трижды обогнуть Каабу и ощутить ничтожность всех человеческих бед перед величием Бога.

Но сам Шакарим никаких страхов не помнил. Думал только о счастливых мгновениях открытия мира.

Отныне ему ничего не стоило стряхнуть с себя пыль дорог, унять силу ветров, охватить мысленным взором иные миры. Его не страшили ни лютые зимы, которые еще предстояло пережить в одинокой степи, ни болезни мира, ни тоска одиночества, неотвратимо посещающая заточенного в темницу незнания любителя словесного творчества.

Приближение образа России

Вернувшись из Мекки, Шакарим скоро завершил работу над «Дубровским». Поэтический перевод получился красивым, легко читаемым, словно Пушкин писал исходный вариант не в прозе, а в стихах, как «Евгения Онегина», а Шакарим только переложил славянскую вязь русского гения на казахский поэтический язык.

Перевод повести «Дубровский» он задумал давно, лет десять назад. Приступил к нему в 1903 году, не закончил, оставил на потом. И вот теперь на каком-то душевном подъеме он создал интересное произведение, которое сам считал дастаном — поэмой.

Нетрудно понять, почему именно сейчас так споро пошла работа над переводом. Одним из самых ценных приобретений, сделанных в путешествии, стало новое восприятие русского языка, русской культуры, русской жизни, возникшее из тех ярких ощущений, которые сложились в поездке через Россию. Возможно, впечатления носили дорожный характер, недостаточный для глубокого погружения в национальную идентичность. Но и первичного потока информации оказалось немало для осмысления.

Как все же часто местопребывание добавляет нашим знаниям недостающую ясность восприятия мира. Раньше Шакарим представлял себе Россию не столько по облику чиновников, купцов и военных, проживавших в Семипалатинске, сколько по красочным описаниям русской жизни в произведениях Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Некрасова, Салтыкова-Щедрина, Толстого. У них находил отклик своим исканиям правды и справедливости. Книжные впечатления были по большей части упрощенны, хотя и образны, но это не главное. Шакарим напитал их своими грезами, и они забрали власть над ним. В его представлении возник некий идеал огромной страны с долгими зимними вечерами, золотом погожих осенних дней и благодатной летней прохладой исполинских лесов. Этот образ нес какую-то недоступную тайну, мучительное очарование.

И когда теперь он соприкоснулся с оригиналом, достиг недосягаемых далей, про которые в степи знали только, в какой они стороне, живое восприятие, оказавшееся, как всегда, более полным, более ярким, опрокинуло прежние «литературные» представления.

Общительные, радушные люди, особый дух Руси, кипучая атмосфера городов, вокзалов, поездов, благодаря которым огромная страна, присутствовавшая прежде только в мыслях, заняла прочное место в памяти, навсегда запала в сердце, зародила мечту. Шакариму страстно захотелось стать ближе к России, напитаться от нее бесконечной тяги к познанию, которой жили русские люди, приблизить к ней степь и всех казахов, чтобы и они ощутили пульс динамичной жизни.

Поэтическую оценку впечатлениям он дал позднее в «Жизни Забытого»:

Если Россия — это мать,
То казахи детям под стать.
Пусть растут — чего желать?
 Коль согласны на закорки.

Именно это новое восприятие вкупе со стамбульскими и аравийскими впечатлениями воскресили желание жить и творить. Так, верно, бывает всякий раз, когда человек снова и снова осознает красоту вселенной.