Шакарим

Свежие впечатления открыли путь к живому восприятию повести Пушкина. Поместье Троекурова в селе Покровское или родовое имение Дубровских в Кистеневке перестали быть только географическими названиями.

Более того, огромный мир с его страстями, конфликтами, ненавистью и любовью, войнами и революциями вошел в миропонимание и ощущался теперь как очень близко соседствующая со степью территория. Все это нашло отражение в оригинальном слове переводчика, предварившем собственно перевод «Дубровского». В сущности, предисловие, написанное, видимо, несколько лет спустя после основной части, — самостоятельное произведение. В нем концепция гармонии, предустановленной как «божий дар», сочетается с признанием тирании прогресса, способной уничтожить «все живое».

Пароход и паровоз, воздушный шар —
 Это все как будто миру божий дар.
Наряду с прогрессом грозный динамит
Раздувает на земле моей пожар.

В этом мире убивать легко огнем,

Пушки, бомбы, сотворенные умом,
Все живое и за несколько минут
Уничтожат в дни войны в краю родном…

Из переживаний о разумности окружающей действительности возникают думы о вечном, о творчестве и несокрушимой силе слова. К ним Шакарим подошел через некие реминисценции, собственное ощущение влияния других художников слова.

Как и в стихотворении «Бессмертное войско», поэтика которого утверждает слово, что бессмертием сильно своим, Шакарим утверждает парадигму слова как единственную сферу, позволяющую талантливой личности узурпировать «вечное»:

Удается слово вечное не всем,
Без таланта ты останешься ни с чем.
И, быть может, есть на тысячи один,
По стихам его не спутаешь ни с кем.
Навои, кожа Хафиз и Физули,
Мудрость словом передать они смогли.
Байрон, Пушкин, Лермонтов, Некрасов —
Словно звезды человечества взошли…

Наконец, заключая предисловие, автор анонсирует перевод, пригласив читателей к постижению слова русского поэта. Он допускает мысль о возможном неприятии иного образа жизни, но как истинный гуманист проповедует веру в то, что «поэзия живет семьей одной».

То, что слушали до этого меня,
Сердцем и душою благодарен я.
Слово русского поэта постигайте —
Неизвестные познаете края.

Образ жизни, может быть, у них иной,

Но поэзия живет семьей одной…

А теперь я начинаю свой рассказ,

Может, с пользой кто послушает из вас,
Может, кто-то не дослушает, уйдет.
Ведь не каждому доступен звездный час.

(Переводы Бахытжана Канапьянова)

Творение Шакарима под названием «Рассказ о Дубровском» было опубликовано только в 1924 году в Семипалатинске (с небольшими изменениями и добавлениями), но стало любимым в казахской среде задолго до появления печатного издания. Казахский «Дубровский» передавался из уст в уста, как в лучшие времена кочевого общества, литературно-эстетические устои которого опирались на устное слово. Рукописный текст переписывался любителями поэзии и заучивался народными сказителями.

Идейное содержание повести, основанное на конфликте и противоборстве сил, примкнувших, с одной стороны, к помещику-самодуру Троекурову, с другой — к сыну старого Дубровского, «благородному» разбойнику Владимиру, поэтика тайны и перипетии невозможности счастья влюбленных героев, ненавистное для Маши замужество — все это объясняет исключительную общность явлений, волновавших как читателей Пушкина, так и читателей Шакарима. Иными словами, казахский поэт, создав прецедент диалога в культуре, диалога авторов-текстов-читателей, творил свою художническую максиму «благодеяние».

Свою причастность к творческому развитию общества Шакарим видел в сближении рассказов Льва Толстого и другой повести Пушкина — «Метель». Вел их параллельно. Как говорил сам, «молол в ступе переводы».

«Русские видят мир». Эта формула Абая как бы обосновывала высокую степень притяжения помыслов Шакарима к русской литературе, которая в иерархии его эстетических ценностей занимала едва ли не доминирующее положение.

Например, в стихотворении «Мулла других неверными зовет…» персоналии и мотивы русской литературы, выступающие в роли ведущих фигурантов народа Леса — «русских», программируют, по Шакариму, путь самореализации личности: