Шакспер, Shakespeare, Шекспир. Роман о том, как возникали шедевры

Душа моя, игрушка буйных сил
И средоточье плоти этой бренной,
Когда твой дом тебе внутри не мил,
Зачем извне ты украшаешь стены?..[24]

«Бетси моя, Бетси! – говорил я ей мысленно. – Поневоле подчинившись воззрениям Роджера на брак, ты не только не бунтовала, так еще и уговаривала себя, что лишь отказ от телесности освобождает душу. Но это же не так, Бетси! – убеждал я ее мысленно. – Сегодня этот странный человек умрет, а потом, спустя недолгое время после окончания обязательного траура, ты убедишься, что это не так!»

Зато теперешнее ее спокойствие, убеждал я себя, это какой-то очень особый бунт, подобный тому, что случился во время нашей работы над «Макбетом».

Хорошо помню, что первые же минуты нашей встречи там же, в том же кабинете, ранней и удивительно теплой весной 1606 года, переполнили меня ликованием: их разрыв, полный и окончательный, казался неизбежным, коль скоро они обращались друг к другу не с былым нежным: «Ты, Роджер… Ты, Элизабет», а с ненатурально почтительным: «Вы, милорд… Вы, миледи…»

26 июня 1612 года

Роджер Мэннерс, 5-й граф Ратленд, последние часы жизни

Помню, что помог ей выйти из кареты, и у меня почему-то вырвалось церемонное: «Счастлив вас видеть, миледи!» А она ответила: «Я также рада видеть вас в добром здравии, милорд!» – и мы вошли в наш кембриджский дом еще более чужими, чем во время расставания в лондонском.

Язвительные выпады, которыми мы обменивались когда-то, еще до обручения, были всего лишь тщетными попытками погасить охвативший нас огонь, но спустя всего восемь лет, весной 1606 года, самые обычные произносимые нами фразы кричали, не стесняясь ни силы крика, ни страшной его сути: «Мне легко, оттого что мы не вместе, Роджер!», «Как хорошо, что мы даже не рядом, Элизабет!»

Никогда в жизни я не был так несчастен.

Позже, в Бельвуаре, она сказала мне, что никогда в жизни не была так несчастна.

Но в эти же дни был создан подлинный шедевр.

23 апреля 1616 года

Уилл Шакспер, последние часы жизни

– В середине одиннадцатого века некто Макбет, – говорил Ратленд, – чуть ли не за неделю превратился из военачальника в короля Шотландии, но менее чем через год был свергнут и убит. За столь короткий срок он, однако, успел совершить множество злодеяний, в частности убить своего ближайшего друга, Банко, от которого произошел род Стюартов.

– Мне нравится, Роджер! – помнится, воскликнул я. – Наш добрый король Яков будет доволен!

– Рад, что тебя эта идея увлекает.

Никому и ничему не был он рад – ни мне, ни божьему миру, ни самому себе, ни даже жене, сидящей с видом еще более отсутствующим, чем обычно.

Похоже, только у меня чесались руки приступить к работе немедля – «супруги» же были поглощены демонстрацией того, насколько они друг другу в тягость.

А я, единственный зритель, этой демонстрацией наслаждался!

– Но знаете ли вы, миледи Элизабет, и ты, Роджер, что король увлекается книгами о нечистой силе? Особенно его привлекают ведьмы, поэтому считаю…

О, то были дни моего реванша, когда небрежно брошенное «Я считаю» обретало силу закона!

– Считаю, что ведьма… нет, не ведьма, а ведьмы, не менее трех, – угождать вкусу короля, так угождать! – должны стать очень важными персонажами. Они предсказывают судьбу этих самых Макбета и Банко, но так туманно, что зритель ни за что не угадает, что ждет главного героя в финале. Да, вот так! Ричард Глостер, которого я за твои денежки, Роджер, сделал отъявленным злодеем, стал им по велению собственной души, а Макбета, вроде бы обычного человека, пусть ведут в ад темные силы!

– И жена, – обронил Ратленд так тихо, что я едва расслышал.

26 июня 1612 года

Роджер Мэннерс, 5-й граф Ратленд, последние часы жизни

– И жена, – сказал я как можно безразличнее, хотя именно ради образа леди Макбет, о которой в исторических хрониках сказано едва ли два слова, все и затеял.

Молчание.

Оно не наступило, не воцарилось и не повисло.

Оно победило, как на любом поле сражения побеждает не армия, не войско и не орда – а смерть.

Лицо Уилла мигом утратило привычное выражение слегка утомленного успехом драматурга, актера, поэта и дельца, обретшего, наконец, право на герб, на котором есть, конечно же, копье – пусть даже его обломок, – так что Shake-speare, Потрясающий копьем, стало настоящим, на века, именем сына перчаточника Шакспера из Стратфорда-на-Эйвоне.

На лице Уилла появилась радость ребенка, которому вдруг сказали, что Рождество, – а стало быть, рождественские подарки – это не когда-нибудь, очень-очень потом, а завтра, в начале удивительно теплой весны… Да-да, завтра, но если будешь хорошо себя вести, то и сегодня, ближе к вечеру.

И он изо всех сил соображает: а как это – хорошо?

На Элизабет я не смотрел, но знал точно, что она, чуть напрягшись в своем кресле и плотнее завернувшись в любимый свой платок, спрашивает из родного ей состояния Алеф: