Шакспер, Shakespeare, Шекспир. Роман о том, как возникали шедевры

Даже сейчас, даже если б голос мой не слабел с каждым часом, мне не удалось бы произнести вслух: «Уилл, ты, такой ребячливый, корыстолюбивый, скупой, самонадеянный и слабый, не можешь быть крупицей Великого замысла, штрихом Великого плана! Не можешь быть – но есть. Не понимаю, почему и зачем это так, а просто смиренно склоняю голову перед тем, что это так».

Да, я не смог бы сказать здесь, в кабинете.

Но скажу там.

А больше ничего не скажу.

Работа над «Королем Лиром» заняла не более часа.

Из нас троих только Элизабет осталась молодой. Я давно уже начал избегать зеркал, а Уилл погрузнел и как-то не к добру затих. Однако голос его, потерявший в эмоциональности, приобрел нотки властности – словно бы оглядывая контуры нынешней известности Shakespeare, он уже ощутил безграничность его будущей славы.

– Учти, Роджер, – сказал он, – никакими уговорами и ухищрениями ты не заставишь меня изменить текст более чем в двух местах. Знаю заранее, что ты мне хочешь сказать: «Лир», по сравнению с «Макбетом», рыхловат; Эдмунда и его любовные шашни сразу с двумя старшими дочерями короля – долой; несчастную Корделию, младшую дочь, можно было бы в финале не убивать. Однако все это останется нетронутым – не потому, что невозможно улучшить, а потому, что несовершенство трогает иногда людские сердца сильней, чем совершенство. «Лир» же, Роджер, сочинен мною для самых обычных людей.

– Уилл, – ответил я, – ни уговоров, ни ухищрений не будет. Не могу доказать ни твою неправоту, ни свою правоту. Но о каких двух местах ты говоришь?

– Во-первых, о самом начале, когда Корделия отказывается говорить о своей любви к отцу так же льстиво и велеречиво, как Регана и Гонерилья. Сейчас это место сделано слабо… Миледи Элизабет, я прошу вашей помощи!

Тогда, в конце 1610-го, Элизабет словно бы окончательно повзрослела и перестала относиться ко мне с прежним пиететом. И слава богу!

Тем не менее после призыва Уилла, она, – чуть играя, может быть, специально для него, – дождалась моего одобрительного кивка, встала и, напряженная, как тетива, готовая отправить стрелу в цель, сказала:

– Да, приступим.

– Миледи Элизабет! Неудача моего нынешнего текста в том, что Корделия молит отца унять гнев. Теперь это должен делать преданный Лиру Кент, а от нее – ни слова сожаления! Она уверена, что о любви – дочерней ли, материнской или супружеской – нельзя говорить пышно и красиво, потому что вслед за этой фальшью – измена.

Господи, как он вырос! Как окреп его дар! Проклятая спешка – зачем она заставляет Уилла Шакспера полагаться только на свою необыкновенную способность к импровизации?!

Он заговорил – и теперешняя властность его голоса только оттеняла затаенный ужас короля перед немощью и смертью.

Лир

Что скажет нам меньшая дочь, ничуть
Любимая не меньше, радость наша,
По милости которой молоко
Бургундии с лозой французской в споре?
Что скажешь ты, чтоб заручиться долей
Обширнее, чем сестрины? Скажи[30]

.

Да, Уилл прав: несовершенство порою выразительнее и многограннее идеала! Этот назойливый повтор «скажет-скажешь-скажи» – в нем и молодая уверенность: «Услышу!», и старческая мольба: «Хочу поверить в твою любовь!», и азарт торгаша: «Поверю – тогда получишь обширную долю!»

Корделия

Ничего, милорд.

Лир

Ничего?

Корделия

Ничего.

Лир

Из ничего не выйдет ничего.
Так объяснись.

Корделия

К несчастью, не умею
Высказываться вслух. Я вас люблю,
Как долг велит, не больше и не меньше.

– Браво, миледи! – закричал Уилл. – Только так! Но продолжим, умоляю вас, продолжим!

Лир

Корделия, опомнись и исправь
Ответ, чтоб после не жалеть об этом.

Корделия

Вы дали жизнь мне, добрый государь,
Растили и любили. В благодарность
Я тем же вам плачу: люблю вас, чту
И слушаюсь. Но что супруги сестрам,
Когда они вас любят одного?
Наверное, когда я выйду замуж,
Часть нежности, заботы и любви
Я мужу передам. Я в брак не стану
Вступать, как сестры, чтоб любить отца.

Лир

Ты говоришь от сердца?

Корделия

Да, милорд.

Лир

Так молода – и так черства душой?

Корделия

Так молода, милорд, и прямодушна.

Лир