Шакспер, Shakespeare, Шекспир. Роман о том, как возникали шедевры

Марк, 2112 год

Теперь все они трое так погружены в себя, что устройство их мысли не улавливает.

Зато читай оно мои бушующие мысли, декодер бы перегрелся быстро. «Не думал, не гадал», как говорили в старину, что происходившее пятьсот лет назад с великими, но такими неразумными, такими слабыми людьми меня потрясет. Да и не только меня, уверен.

Ловлю себя на том, что иногда злюсь на них: зачем они мучают друг друга? Чип подсказал, что классический, неоднократно использованный в традиционном искусстве принцип «любовного треугольника» здесь не применим, да и вообще нет в этой коллизии ничего похожего на строгую геометрию – все слишком алогично.

Есть непостижимо сильная для нас, сегодняшних, тяга двух незаурядных мужчин к одной и той же женщине, судя по их впечатлениям, также незаурядной. Но психологическая травма, нанесенная ей в подростковом (а по нашим представлениям – совсем еще детском) возрасте королевой Елизаветой, мешает не только получать удовлетворение от секса, но и просто использовать свои репродуктивные возможности.

Намеренно использую суховатый язык, очищенный от каких бы то ни было эмоций, дабы вышеупомянутая алогичность «ела глаза», «бросалась в глаза», а, говоря все так же отстраненно, виделась с диагностической точностью… Я бы даже сказал сильнее: с клинической очевидностью.

И тут меня почему-то охватывает столь же алогичная к ним жалость.

Абсурдная жалость!

И приходят странные мысли: «Оживить бы их, всех троих! Поработать с нею сочли бы за честь лучшие психотерапевты Земли; за два-три сеанса они бы избавили ее от страхов и от этого глупого отвращения к себе за то, что она женщина.

Священнослужители самых высоких санов объяснили бы ей, что да, “Бог есть любовь” – но это Абсолют, а для естественного зачатия вполне достаточно минимального чувства физической приятности.

Что малость этой малости одобряема Творцом гораздо более, чем страсть; что именно кратковременность и непредсказуемость страсти, так пылко превозносимой поэтами и прочими делателями художественной продукции, должны предостерегать от стремления продолжить род под ее влиянием, – ибо рожденная в этот период Личность по своим психофизическим и интеллектуальным возможностям слишком сильно отклоняется от медианы гауссовой кривой.

А Шаксперу дали бы возможность утешиться гармонией иллюзий. Это так просто – чуть поработать над подсознанием, дабы в этой теперь уже лишенной тайн области его чувство к Элизабет стало бы взаимным, и тогда в счастливых снах он и она любили бы друг друга так, как в тоскливой реальности того времени любить не получалось».

Но с Роджером Мэннерсом сложнее, думаю я, Роджер Мэннерс упрям. Ему бы пришлось долго и трудно втолковывать, что никакое создание шедевров не стоит болезненного надрыва их создателей, что нынешнее человечество симбиозов вполне бы согласилось обойтись без «Ромео и Джульетты», без «Макбета» и «Бури», знай оно, ценой каких мук они рождались.

Как правильно я думаю! – но тогда почему во мне крепнет сомнение: непреклонно веря, что Бог есть Любовь, вполне ли мы осмыслили, что такое любовь?

А вдруг, думаю я (теперь уже неправильно), любовь есть неразрывно переплетенные милосердие и жестокость, неотличимые друг от друга наполненность и пустота?

О, думаю я (опять правильно), будь проклята, гегелевская диалектика! Движущей силой познания она объявила единство противоположностей и их борьбу – и ничего более дьявольского вроде бы устремленный к абсолютной идее человеческий разум придумать не мог!

Что же еще, думаю я (теперь уже совсем правильно), в наше время комфортно малой, но и щекочуще заметной энтропии, способно смущать умы более, нежели диалектика? Так долой, долой, долой «борьбу в единстве» и «единство в борьбе» – уж лучше мы останемся такими, какими стали: лишенными азарта познания добра и зла! Уж лучше пусть умение радоваться гармонии бытия и благодарить Господа за эту обретенную наконец-то гармонию – останется тем единственным, чему следует обучаться: неустанно во все дни и ночи дарованного нам Им и наукой бессмертия!

Пусть лучше в любой точке Земли звучит, как это и предписано Всемирным Правительством, «Ода к радости», а все прочее бетховенское пребывает под запретом, как содержащее слишком много трагизма, борений и страстей.

«Seid umschlungen, Millionen!»[26] – воззвал когда-то Шиллер к будущему человечеству симбиозов… и мы обнимаемся, все два миллиарда!

Обнимаемся мысленно, через Единую информационную систему, не покидая своих абсолютно комфортных жилищ.

А зачем, собственно, обниматься как-то иначе?