Шакспер, Shakespeare, Шекспир. Роман о том, как возникали шедевры

– В таком случае, мне пора возвращаться в Лондон, мой багаж уже в карете. Работа с вами, джентльмены, всегда доставляет истинное наслаждение. Прощайте!

А еще, уже в дверях, сказала:

– Вы ошибаетесь, милорд, меня переполняет не страх. Меня переполняет отвращение к себе за то, что я – женщина.

…То ли стук ее каблуков по ступенькам. То ли стук моего сердца в ушах. То ли стук ее сердца в мире.

Мне было непереносимо жаль мою Элизабет, моего Уилла, моего себя – только что паривших в немыслимых высотах и опять, снова, сызнова упавших в такую печальную, такую безысходную жизнь…

– Мы когда-нибудь будем счастливы, Элизабет? – прошептал я, назвав это имя только для того, чтобы не называть имени Великого Архитектора.

Поэтому и ответил мне не Он, а она – за Него и за себя.

Ответила, хотя внизу, на первом этаже дома на Сент-Эндрюс-стрит, не могла слышать мой вопрос, едва слышный даже в кабинете.

Ответила так звонко, словно вложила в этот ответ все, о чем мечтает:

– В смерти, Роджер! В смерти.

Глава шестая

23 апреля 1616 года

Уилл Шакспер, последние часы жизни

Я обогнал ее карету задолго до Харлоу, где швырнул немалые деньги хозяину постоялого двора – чтобы в зал трактира, пока мы будем там с нею, никто не входил.

– Встань, Уилл! Не тебе, гениальному поэту, быть на коленях перед кем бы то ни было. Встань, прошу тебя!.. Хорошо, тогда я тоже…

Мы долго стояли друг перед другом – коленопреклоненные, пачкая о грязный пол: она – свое скромное платье, я – парадные белые чулки; и наши лица разделял фут, не более.

Впервые я видел ее глаза так близко, что погрузился в них, как в прохладу небольшого лесного озера – прохладу, присущую еще не утвердившейся весне, когда отражающаяся в воде яркая зелень листвы чуть размывается прозрачными струями, бьющими из пробудившихся подземных ключей.

Однако слова, что вызванивал ее голос-колокольчик, выпевал ее голос-свирель, сулили мне бесконечную зиму.

– Это хорошо, Уилл, что ты молчишь. Тобою уже все сказано в сонетах, а теперь скажу я. В моем сердце есть место только для мужа и твоего гения. Это так, Уилл, и не может быть никак иначе.

– Элизабет, – захрипел я… куда подевался мой голос? ведь все говорят, что у меня высокий, красивый голос! – Элизабет, будь проклят мой гений, если вы отделяете его от меня… И потом, Роджер вам не муж. Ваш брак уродлив.

– Это не брак, Уилл, это союз. Самый счастливый и самый несчастный союз, какой только может быть. Только все счастье в нем – от Роджера, а все несчастье – от меня. Уйди, Уилл, иначе я не выдержу и расскажу то, о чем рассказывать нельзя.

Ах, если бы она заплакала, закричала – но нет, колокольчик звенел все так же ровно, свирель пела все так же завораживающе…

И я ушел…

Конь мой успел отдохнуть и домчал меня до Лондона еще до наступления ночи.