Шакспер, Shakespeare, Шекспир. Роман о том, как возникали шедевры

– Я не желаю участвовать в создании этой сцены, милорд, – впервые я понял, что ее голос может звенеть и от какой-то отчаянной, какой-то последней решимости.

– Почему, миледи? – о, он был рафинированно вежлив!

Она молчала.

– Вас страшат аллюзии с королевой Елизаветой?

Она молчала.

– Миледи, без этой сцены пьесы просто нет. Уилл и вы всего в шаге от создания шедевра, вы с Уиллом целых шесть дней соответствовали слову «АлефЛамедРеш» так полно и совершенно, что не сделать этот последний шаг – преступление.

Она молчала.

Молчал и Ратленд, что-то, наверное, понимая.

Молчал я, ничего не понимая.

Наконец она решилась:

– Милорд, избавьте меня…

– Нет! Нет! Не-е-е-е-т! – кричал он, приближаясь к ней. – Не избавлю! Я избавил вас от всего, даже от себя, а от этого не избавлю!

Он вел себя как плебей!

Да, этот лорд, аристократ, 5-й граф, – пусть дьявол мучает в аду четверых предыдущих, как их потомок терзает нас! – шел к ней, сжав кулаки подобно конюху, чья жена подала ему по ошибке горчащий эль, а не тот любимый, продирающий глотку, к которому он привык.

Я бы отшвырнул этого конюха-графа прочь от моей музы, размозжил бы ему башку, прежде чем он отыскал свою шпагу, острую, как его всегдашнее желание сделать мне больно… Ах, с каким наслаждением я бы сделал это, если б она не сказала ликующе звонко:

– Выйди, Уилл, при тебе граф Ратленд не решится меня ударить, на что имеет полное право!

26 июня 1612 года

Роджер Мэннерс, 5-й граф Ратленд, последние часы жизни

Она сказала: «Выйди, Уилл, при тебе граф Ратленд не решится меня ударить, на что имеет полное право!» за долю секунды до того, как я начал бы ее душить. Да, она ошиблась, не ударить я ее хотел, а задушить – я, презирающий шаксперовского мавра.

Но еще больше хотел видеть ее глаза – светло-зеленые, как вода в озерцах Шервудского леса.

…Так и не знаю точно, какого цвета глаза у меня.

«Все зависит от освещения, – говорила она, – при ярком дневном свете – светло-карие; при свечах – желтоватые с красными искорками, как у тигра».

В такие, «как у тигра», не очень-то приятно, наверное, смотреть – но я силюсь и не могу вспомнить: зажжены ли были в то утро здесь, в этом кабинете, свечи или хватало солнечного света? Помню только, что она смотрела мне в глаза не отрываясь, а было ли ей приятно? А важно ли это – приятно ей было или нет?

«Зачем ты настаиваешь, Роджер? Это так важно для “АлефЛамедРеш?” – спрашивали ее глаза.

«Это гораздо важнее для нас, – отвечали мои. – Помнишь, я говорил… ты ведь слышала, как я мысленно говорю тебе, будто леди Макбет в плену у ложной идеи. Ты ведь тоже в плену – только еще более тяжком: не у ложной идеи, а у ложного страха. И не надо обвинять во всем покойную королеву – она позабавилась с тобою, как со смешным котенком, чтобы потом, когда он станет кошечкой, может быть, позабавиться еще не раз. А котенок этого “может-быть-потом” так испугался, что решил не расти. И у него получилось, не вырос, но только страх-то рос… И теперь, хотя старухи уже три года как нет, страх тебя переполнил. Он стал тобой, а ты – им. Мне безумно горько от этого».

«Горько? Несмотря на то что мы не вместе, Роджер?»

«Несмотря на то что мы даже и не рядом, Элизабет».

23 апреля 1616 года

Уилл Шакспер, последние часы жизни

И вдруг он засмеялся, пятясь от нее к своему столу.

Говорят, у него страшный смех – в нем столько презрения к людям, что позавидовал бы сам Сатана.

Говорят, почтенный Бэкон на суде позеленел, когда Ратленд так смеялся… Но тогда, на седьмой день нашей работы над «Макбетом», я не уловил в его смехе ни грана презрения, а уловил лишь то, что этот странный человек, сделавший свою жену несчастной, сам – еще несчастнее.

Она шла за ним неотступно, словно бы поединок их взглядов должен был длиться вечно, а когда он почти упал в свое кресло, произнесла:

Леди Макбет

Мой друг, вы невнимательны к гостям.
За деньги ведь обедать можно дома.
Тем и приятно пировать в гостях,
Что пир приправлен ласкою хозяев.

По наступившей тишине я понял, что пора вступать Макбету, но Элизабет вдруг заговорила визгливым голосом своей крестной – настолько похожим, что у меня застыла кровь в жилах.

Макбет

Забылся, дорогая. Ты права.
Простите, гости. Ешьте на здоровье.

Скороговоркой произнесла ремарку: «Призрак Банко входит и садится на место, предназначенное Макбету», и опять заговорила, завизжала за Макбета – и казалось, что в кабинете действительно появился призрак.

Макбет

Меня не можешь в смерти ты винить.
Зачем киваешь головой кровавой?

И тут, словно подхваченный порывом Элизабет, заговорил я – за леди Макбет, желающую всего лишь забыть.

Забыть то первое, такое разумное, такое необходимое убийство; забыть такую малость – перерезанное горло спящего старика.