Шакспер, Shakespeare, Шекспир. Роман о том, как возникали шедевры

23 апреля 1616 года

Уилл Шакспер, последние часы жизни

Сколько мы молчали так – не представляю. Помню только, что Элизабет дала мужу какое-то питье, наверное колдовское зелье Шейла, и через несколько минут он зашептал, вполне ясно и разборчиво; часы же как по волшебству сопровождали его шепот неспешными ударами.

Бум-м!

– Уилл, «Гамлет» несовершенен, но гениален… И то, что, убив Полония, принц становится чудовищем, – правильно…

Бум-м!

– Тебя озарило… и ты прочувствовал самый важный закон драматургии… персонаж говорит одно, думает другое, а делает третье… Прочувствовал – и написал гениально…

Бум-м!

– Прости, что не понял сразу… Гамлет начал мстить, а человеку это нельзя… Апостол Павел в Послании к римлянам сказал: «Не мстите за себя, возлюбленные, но дайте место гневу Божию. Ибо написано: Мне отмщение, Я воздам…»

Бум-м!

– Человеку – нельзя, он становится чудовищем… Месть немилосердна, в ней одна пустота… Уверен… когда-нибудь появится что-то великое… наверное, роман… и к нему будет эпиграфом: «Я воздам»… А знаешь, почему воздавать имеет право только Он? – потому что может быть милосерден так, как мы не можем…

Почему я чувствовал не гордость, а горечь?

Да и нечем было мне гордиться – ведь ничего не понимал ни в мести, ни в любви, ни в милосердии, когда диктовал «Гамлета» переписчику; просто слова цеплялись одно за другое, как всегда, как обычно…

Выходит, я диктовал переписчику, а мне диктовал Он?

Тогда почему не гордость, а горечь?

– Роджер, – сказал я, и сердце сжалось от того светлого и печального, что переполнило его той ночью, а больше никогда и не переполняло. – Роджер, я больше не буду браться за пьесы. Даже за ту, про несчастного поэта, который изливал душу только для того, чтобы его любимая была счастлива с другим. Кто-то другой, если верить Элизабет, услышит наши голоса и напишет. В стихах. Упругих, искрящихся… А я не напишу, потому что, когда ты умрешь – исчезнет тот единственный, для кого я на самом деле писал, кто мог осмыслить, по-настоящему осмыслить. Или почувствовать. Или увидеть, уловить, обнаружить… Мир без тебя, Роджер Ратленд, опустеет надолго.

– Спасибо, Уилл… однако пока еще не опустел и нам надо поработать над «Бурей».

– Но ведь никто никогда не услышит то, что мы сейчас создадим.

– Достаточно, что услышит Он…

– Я готов, и Элизабет, конечно же, тоже готова.

Она кивнула, не отпуская его руки.

– Говори, Роджер, что нужно делать. Клянусь, у меня получится с первого раза. Я понимаю, на второй может не хватить времени.

И вновь бесконечно долгое молчание, а когда часы пробили четыре раза, он зашептал – но так тихо, что я ничего не слышал.

Зато слышала она и повторяла то, что он говорил, и это было чудо: его слова, озвученные ее звонким голосом.

В нем не было слез, он не дрожал, а просто выпевал ту мелодию прощения и прощания, которая возникает на Земле опять и опять и будет возникать, покуда на ней буйствует жизнь, незримо управляемая смертью:

– Последний монолог Просперо… точнее предпоследний, есть ведь еще и эпилог, который произносит тот же актер… Так вот, в этом монологе… волшебник благодарит духов, помогавших ему на острове, и отрекается от своего могущества во имя простых земных радостей… Постарайся, Уилл, постарайся как никогда…

Начал не сразу.

Он же просил постараться – и, впервые в жизни, я не позволял вспыхивающим в душе словам быть произнесенными сразу.

Нет, они будто спорили друг с другом, позволено ли им родиться – не просто как словам, но как тексту; не просто как тексту, но как творению.

И только потом, усилием связок, я облекал их в звучание – и купол моего нёба становился небесным сводом, так славно являющим миру то ветер, то шум дождя, то гром, то тишину; а губы не перемалывали согласные, но лишь неразрывно слепляли их с гласными.

И от этого в монологе Просперо появлялась пышность хлебной мякоти в охраняющей корочке цезур: