Шакспер, Shakespeare, Шекспир. Роман о том, как возникали шедевры

О нереиды бурных вод прибрежных!
Воительницы! Вы, борясь с Нептуном
И по утрам тесня его от суши,
Вдруг отступаете, едва, рассвирепев,
В закатный час стремится он обратно.
Вы, крошки эльфы – корольки лесов!
Где закружились ваши хороводы —
Произрастает горькая полынь,
Которую вовек не тронут овцы.
Вы, гномы-карлики, вы, кротко
Растящие порочные грибы
При свете лунной ночи. Вам
Нечаянная радость – ранний мрак,
Окутавший внезапно бренный мир
И возвестивший воцаренье ваше.
Так крохотны и слабы, вы давали силу
Речитативам заклинаний древних – вам
Я благодарен! Крохотны и слабы,
Вы помогли мне покорить стихии,
И солнце скрыть, и бурям повелеть
Низринуться… В небесную лазурь
Вознес я изумрудных волн громады,
Рокочущие громы сотворил.
О ты, Юпитер! Праведный пророк,
Твой гордый дуб я расщепил стрелою,
Где в море бурное врезался мыс, —
В прах превратил рокочущие кедры
И сосны вышвырнул с корнями прочь!
Я приказал разверзнуться могилам,
Исторгнув мертвых из себя; все это
Вершил я властью мрачной… Но теперь
Пришла пора переменить пределы.
От силы прежней ныне отрекаюсь.
Мне магия останется одна:
Мелодия небесного покоя,
Ее простой и трепетный мотив,
Ее напев унылый и печальный
Тех исцелят, кто околдован ныне
Презлыми чарами; а после я
Могучий жезл магический сломлю,
И погребу в земной кремнистой тверди,
А книга вещей ворожбы волшебной
Да сгинет в океанской глубине
Во мгле бездонной…[40]

– Как хорошо… – выпевала шепот Роджера свирель, – как это хорошо… А в эпилоге должно быть тихое, смиренное прощание со зрителями, читателями… и с временами земными… Никакого пафоса, восклицаний… Вы поняли? – никаких восклицаний… Уилл, подойди, возьми руку Элизабет… вот так… скоро моя рука начнет остывать – и родится новый Shakespeare, а прежнего вы проводите эпилогом…

И больше он не издал ни звука.

Говорят, в агонии иногда появляется хриплое дыхание – его не было.

Появляются всхлипы – их не было.

Даже последний вздох был незаметен.

Только улыбка становилась все счастливее, словно мы с Элизабет уже произносили эпилог «Бури», и ему так хотелось восклицать после каждой строчки: «Это то! То самое!»

…Том отправился куда-то, а я ждал.

Чего?

Заявился Шейл – по дружному топоту я понял, что не один, а с сыном.

Потом Элизабет тоже вошла в столовую. Села на свое место хозяйки, слева от меня. Никакой снеди на столе не было – я отметил это как свидетельство того, что в дом никогда уже не вернутся прежние порядки. Впрочем, большая – теперь уже почему-то очень большая – нераспечатанная бутылка хереса и мой именной кубок стояли прямо передо мною, стоило только протянуть руку.

Но я не протягивал, хотя Элизабет несколько раз повторяла: «Выпей, Уилл, для храбрости».

Не протягивал, словно споря с нею, хотя спорить было не о чем: впервые при мне умирал человек; впервые при мне умирал человек, имевший надо мной неоспоримую и благотворную – теперь я отчетливо понимал: да-да, именно благотворную – власть; впервые при мне умер человек, чье существование на земле было препятствием на моем пути к счастью. Так что храбрость мне нужна была – хотя бы для того, чтобы перестать твердить мысленно эти беспомощные «впервые», пригодные разве что для вице-адмирала, давно мечтавшего командовать эскадрой… да вот ведь, чертов адмирал, занимавший чаемое место на капитанском мостике, излишне долго тянул с уходом в мир иной.

Кстати, почему на капитанском, а не на адмиральском мостике? А есть ли на флагманском корабле особый адмиральский мостик? Жаль, что Роджера уже нет, он бы мгновенно дал исчерпывающий ответ – у него всегда были наготове самые исчерпывающие в мире ответы на самые каверзные в мире вопросы.