Шакспер, Shakespeare, Шекспир. Роман о том, как возникали шедевры

Улыбнется ли враг мне, ответит предательством друг —
Всё зависит от вас, ваших добрых отзывчивых рук:
Либо в зале молчанье, скучающие голоса,
Либо рукоплесканья наполнят мои паруса,
И корабль, воспарив, понесется к рассвету из тьмы, —
Нет без этого смысла в игре, что представили мы,
Чтобы вас позабавить… Я истины преподносил
Не жалея уменья и голоса, воли и сил.
Только где же искусству предел, а желаньям – венец?
Если вы равнодушны – то, значит, актерам – конец.
Значит, мы не пленили ваш слух, не прельстили ваш глаз.
Значит был ни к чему наш бесхитростный долгий рассказ…
Видно, только моление, только молитва одна
Искупить помогает грехи, очищает до дна.
Так помолимся вместе, об общей вине погрустим
И давайте друг друга навеки поймем и простим.
Чтобы каждый, оставшись один, этот миг вспоминал…
Милосердными будем друг к другу!
И это – финал[41]

.

Это было слияние, которого никогда до того на Земле не случалось – и никогда больше не случится, потому что не было отдельно ее, отдельно меня и отдельно Роджера, всего несколько часов назад покинувшего земные пределы.

Была лишь светлая печаль Shakespeare.

И еще было прощание… мое прощание с Элизабет, моей Джульеттой, так и не понявшей, кто ее Ромео… о, как же точно и безнадежно я понимал это!

И был Господь, на эти несколько минут позволивший нам пребывать и в озарении, и в игре, и в осмыслении; Единственный, кто до скончания времен будет знать, что мы трое, вопреки всему, сумели сотворить третий шедевр Shakespeare.

И Он был доволен нами… о, как я чувствовал это!

1 августа 1612 года

Элизабет Сидни, графиня Ратленд Роджер Мэннерс, 5-й граф Ратленд

– Роджер, ты здесь?

– Да, родная.

– Я чувствовала, что ты здесь… Но почему такой густой туман? Где же свет?

– Если Он сочтет, что мы Света достойны…

– Когда же мы явимся перед Ним?

– Здесь нет времени, а на Земле пройдет без малого четыре года. Умрет Уилл – и мы будем судимы трое.

– Роджер, ведь мы перед Уиллом виноваты. Бесконечно, особенно я. А он перед нами – нет.

– Родная моя, здесь уже нет ни вины, ни раскаяния, ни даже наказания. Здесь ничего нет, кроме тумана, Судьи, а потом Света или Тьмы.

– Но за что будет судим Уилл?

– Великий Архитектор будет решать, достоин ли оказался Уилл дарованной ему гениальности. Достаточно ли для обретения Света тех немногих шедевров, которые он с нашей помощью создал, или по Великому Замыслу их должно было быть много больше.

– Какой суровый суд, Роджер!

– Это будет милосердный суд, Элизабет. Верь в это, сейчас самое главное – верить в это.

– Верю. Но знаю, что меня ждет Тьма. Подожди, не перебивай, не утешай, не снисходи. Ты же видел, что я увлекла Уилла в свою спальню… в которой тебя не было ни разу. В Бельвуаре или в нашем лондонском доме близость с Уиллом была бы невозможна, в них все дышит тобой… оставалась только та спальня, та единственная комната, которая не напоминала о тебе.

– Не надо об этом, Элизабет.

– Роджер, во время близости с Уиллом я поняла, что с тобою это было бы еще более невыносимо. Я бы не смогла родить тебе ребенка, я не обманула тебя, но обманула Уилла, – и мне нет оправдания.

– Есть. Ты обманула прежде всего – себя. Ведь на близость с Уиллом ты пошла ради эпилога.

– Нет, ради того, чтобы доказать себе и тебе, что действительно не смогла бы преодолеть отвращение. Доказала, не смогла бы, но каким ужасным стало это доказательство! Не только для меня, но и для Уилла… А эпилог… ты же, наверное, слышал, я произнесла только четыре первые строчки, потом у меня перехватило горло. Все остальное – гений Уилла, который я почитала, как чудо, почти, как тебя. И предала его…

– Себя. Прежде, чем предать его, ты предала себя.