Шамбала

Я смотрела на его лицо, в непривычном ведении осознавая, что за грозным чином и пугающим прошлым кроется обыкновенный мужчина, чья жизнь не принадлежала ему самому. С десяток лет он метался от Комитета к семье, от семьи к поискам брата, от брата к гласу народа и Революции… Как и все мы – как и я сама – он не ведал покоя, и каждый раз шагал по самому острию. Чего стоит такая жизнь?..

– И ты его хочешь спасти, да? – с небывалым сочувствием спросила я.

– Да, – кивнул он и вернулся на свой стул.

– Где он?

– Его держат в тюрьме Третьей Провинции.

– На родине Правителя.

– Да. После проступка его держали в следственном изоляторе – туда было проще попасть, сейчас – почти невозможно. Даже для меня.

– Его пытали?

Капитан горько усмехнулся.

– Законом пытки запрещены, но Комитет уже несколько десятков лет не отказывается от этого способа. Пытают всех, Кая. Даже твою мать.

Я вздрогнула, обернувшись в его сторону. Образы фотографий отпечатались бликами света на сетчатке, и теперь его лицо мешалось с лицами его семьи.

– Что ты можешь знать об этом?

– Я собирал данные о тебе и тех, с кем ты живешь, чтобы обезопасить от вторжения Комитета. С ними было намного проще – они беженцы, сироты, найденыши…Твои родители успели оставить свой след в истории, пусть и небольшой.

Откровенно говоря, я совершенно не понимала, о чем он говорил, – и не хотела понимать. Тема моей семьи – это то, что я ни с кем не обсуждаю.

– Они не преступники, – почему-то оскорбилась я, глядя в пол.

– Нет. Они борцы за свободу. Как и ты, – он вдруг засмеялся, глядя на меня, как на малого ребенка. – Должен сказать, ты совсем не похожа на свою мать.

Я снова оскорбилась; в моих детских понятиях девочка – милая, кроткая, послушная – всегда должна походить на мать, сын – сильный, отважный – на отца. Ни одна живая душа никогда не рассказывала мне о том, какими они были – мои родители, и с годами я смирилась с тем фактом, что если не Господь, так какая другая исполинская сила ниспослала мне одиночество в наказание за буйный, неподчинимый нрав. А теперь он – капитан – враг не только народа, но и мой собственный – раскрывает то, что знал годами, бросая вызов моему невежеству.

– Мне жаль, что Комитет разрушил и твою семью, – ответила я, – но я не хочу говорить о моей собственной. Зачем ты мне об этом говоришь? Ты сам комитетник.

– Я им стал, чтобы спасти брата. А потом все так изменилось… Теперь ты знаешь о мотивах.

– «Люблю страну и ненавижу государство»?

– Жаль, что ты этому не веришь.

– Я не верю никому, Эйф. Ты и сам это знаешь.

Нас обоих передернуло оттого, насколько резко проявилась моя внутренняя перемена.

– Знаю. Герд слишком хорошо тебя обучил.

Мы молчали до тех пор, пока я не выдавила:

– Не пытайся заглянуть мне в душу – ты ничего там не найдешь.

И сразу же меня начало колотить. Я жаждала исчезнуть из этого подвала, уйти подальше от этого капитана; слишком много он обо мне знал, слишком глубоко залез в мою душу. Кому еще это дозволено? И почему я не чувствую привкуса предательства или хотя бы должного страха, что подсказал бы мне: остерегайся, он опасен? Нет, я чувствовала полнейшее спокойствие и умиротворение, как будто находилась там, где и должна и говорила то, что нужно.

Нет, я солдат; в сердце нет места привязанности, как нет места любви. Глупые мечтания не обо мне, а волк силен в одиночестве – не в стае.

83

Почти сразу же после состоявшегося диалога приехал Ксан. За плечом он держал большую дорожную сумку с неясным содержимым. Подошла Тата и, время от времени бросая в мою сторону недоброжелательные взгляды, присоединилась к делу. Ксан расстегнул молнию, достал из синтепоновой набивки тонкий гранатомет-карабин и несколько наборов разнокалиберных пуль.