Шамбала

Вечером того же дня меня встречал Инек. Он возвратился с военной базы, из пригорода Метрополя, и мы условились увидеться в Северном жилом районе. Было уже довольно темно, но желание как можно скорей рассказать обо всем супругу подогревало мои страхи, и я шагала все быстрей и быстрей. Мы вместе должны были возвратиться в Ущелье. Еще немного – и я на месте. Кругом – ни души; и, не знаю, отчего, но присутствовало четкое осознание чего-то неродного. О, Бона, – Метрополь – определенно город избранных. Он не для меня. Это безумный город, он полон страхов и радостей, и каждое чувство там бьет через край. Люди, вроде меня, выросшие на лоне природы и сосуществующие в гармонии с окружающей действительностью, не найдут себе здесь пристанища. Кому по нраву ютиться в этих конурах-квартирах? Тому же, кто со всей человеческой страстью кидается в крайности: страдает, мучается, болеет, смеется – но угасает слишком быстро. Но да Бог с ним, с Метрополем! Скоро я вернусь домой – там меня ждет моя подлинная жизнь.

Солнце село давно, занималась луна, мерцали первые звезды. Темный пешеходный переход; всего пара шагов – и я на автобусной остановке. Моя одежда… хм. Такую одежду носят только колежанки или университетские барышни – эта мода пришла к нам из Европы. Все это мне купил Инек: сапожки, клетчатое пальто, расклешенную юбку, милую рубашку… В руках у меня сжата пара бумажных билетов – не успела спрятать в сумку, все торопилась встретить Инека. Своим шестым чувством ощущаю, будто что-то должно вот-вот произойти, но не понимаю, что именно. Слегка осматриваюсь по сторонам, собираюсь прибавить шагу…

Сзади на меня набрасывается черная тень. Кто-то очень сильный, потому что его руки закрывают мне глаза и рот. Я тут же начинаю брыкаться, но вижу, что меня уже несколько метров протащили по асфальту! Я чувствую, как носки моих сапог тянутся по нему! Я кусаюсь и бью коленами. Понимаю, что у меня нет шансов, ведь я так слаба. Я всего лишь девушка! Я кусаю пальцы до крови. Раздается стон, и рука открывает мне глаза. Буква «М» на запястье. Вижу ее мельком, но она врезалась мне в память навсегда. После этого я потеряла сознание.

Я не помню, когда пришла в себя. Моей первой мыслью было: «Что стало с Инеком? Долго ли он меня ждал? Что делает теперь? Он поужинал?» А потом я осознала, что нахожусь в глухой тюремной камере. Я лежала на холодном камне, и все кругом настыло. Малейшее движение – и я в аду. Мои руки, ноги, шея – все в синяках и кровоподтеках. Бона, тебе лучше не знать о том, что именно со мной там произошло. Если бы только я могла это забыть!

В следующую секунду в камеру вошел офицер. Заправская форма цвета хаки – отвратительнейшего оттенка, и алая буква «М» на предплечье; вышитая плотными нитками руками простых рабочих женщин. Лицо самодовольно, жестоко, глаза холодны, как лед. Это лицо того самого «секретаря». Его сложно не запомнить. Он берет старый табурет – единственный предмет мебели в камере – и с жутким грохотом ставит его на середину. Моя голова вот-вот разломится на куски. Он садится на табурет и безразлично смотрит на меня, беспомощно лежащую у дальней стены, затравленную девушку из глубокой провинции.

– Скажешь мне, где он?

– Я не понимаю, о чем вы… – лепечу, уже взаправду позабыв имя злосчастного приятеля.

И зачем я их покрываю? Зачем лгу? Не лучше ли сказать правду, выложить все на духу и остаться живой? Я чуяла: дело дрянь. Я близилась к смерти также скоро, как и любой, кто был замешан в политике противовеса. Я была пешкой. Никем. За что же я боролась? За какое праведное будущее, если его – будущего – не существовало вовсе?

Со скрипом и лязгом отъехала в сторону камерная решетка, и другой офицер передал ведро воды. Ледяной поток окатил меня с ног до головы. Я не поднялась. Синяки стали гореть, кровоподтеки – нещадно ныть. Меня заколотило. Я чувствовала боль в горле. Еще одно ведро. Потом еще… это длилось бесконечно, а может, мне просто так казалось.

Сон стал мне спасеньем. Он притуплял боль. Но через час-другой я вновь открывала глаза и вновь испытывала адские муки. Мне не давали спать. Они кололи мне какие-то психотропы, сыворотки, потом подвешивали за руки или раздевали донага!.. Ох!.. В одну из таких встреч, когда сознание находилось в тумане, «секретарь» наклонился, упираясь руками в колени, и произнес:

– Хочешь снова увидеть свою дочь, Армина? Как ее зовут? Кая, я прав? Я знаю, ты хочешь ее увидать, только тебе выбирать: живой или мертвой.

До этого они не смели угрожать мне семьей. Я испугалась. Добраться до гражданских и выкрасть детей – это как пить дать.

– Я почти ничего не знаю, – мое лицо смотрело в пол, я лежала в полуоборот и страшилась поднять глаза.

– Звучит лучше, – офицер снова сел на табурет.