Шанхай Гранд. Запретная любовь и международные интриги в обреченном мире

К тридцатым годам прошлого века Китай стал не только символом несправедливости, но и местом сплочения революционеров. Роман «Судьба человека» французского авантюриста Андре Мальро привлек внимание к сделке 1927 года между Чан Кай-ши, шанхайскими гангстерами и иностранными банкирами из Международного расчетного центра, которая положила начало буму недвижимости в городе. Опубликованный на английском языке в 1934 году, роман рассказывал историю интриг с участием советских и японских шпионов и китайских революционеров, запутавшихся в неудачной попытке убийства Чан Кайши в иностранных концессиях Шанхая. Хотя Мальро никогда не ступала нога человека в Китае, его захватывающее повествование вызвало во всем мире сочувствие к тяжелому положению китайских масс.

Китай, и в частности Шанхай, означал гламур и международные интриги. В фильме «Парад света» Басби Беркли хореограф Джеймс Кэгни в смокинге пьяного Джеймса Кэгни бродит по опиумным притонам в поисках своей Шанхайской Лил. Звезда Пекинской оперы Мэй Лань-фан, друг сэра Виктора и частый гость в «Cathay», выступал в Нью-Йорке и подружился с Чарли Чаплином в Голливуде. В фильме «Шанхайский экспресс» режиссер Йозеф фон Штернберг рассказал подлинную историю захвата пекинского экспресса, в котором двадцать пять жителей Запада оказались заложниками. (В актерский состав фильма вошли ямочно-щекастая Анна Мэй Вонг, уроженка китайского квартала Лос-Анджелеса, и закутанная в боа Марлен Дитрих, которая произнесла: «Потребовалось больше зан-вунов, чтобы изменить мое имя на Шанхайскую Лилию»).

Китай, во многом благодаря рожденному в Бирмингеме водевильному скетчу, превратившемуся в популярного романиста, также стал популярно ассоциироваться со зловещими сделками. Сакс Ромер опубликовал первый рассказ о докторе Фу-Манчу в 1912 году, а в тринадцати романах, вышедших за следующие полвека, план усатого суперзлодея по господству над белой расой неоднократно срывался благодаря его непреднамеренно комичной склонности к болтливости.

Прототип Минга Беспощадного в комиксах о Флэше Гордоне, Фу-Манчу был презираем в Китае как окончательный негативный стереотип. (В 1932 году китайское посольство в Вашингтоне подало официальную жалобу, когда в фильме MGM «Маска Фу-Манчу» собранию «азиатов» было сказано, что они должны «убивать белых мужчин и забирать их женщин»). Его конгениальной вымышленной противоположностью был Чарли Чан, китайско-гавайский детектив, которого на экране сыграл шведско-американский актер Уорнер Оланд. Раскрывая преступления по всему миру, грузный Чарли, которому помогал его «сын номер один» в костюме, изрекал такие насмешливые конфуцианские фразы, как «Холодный омлет, как рыба из моря, не улучшается с возрастом».

К моменту приезда в Шанхай Микки Ханн познакомилась со всеми этими образами Китая и китайцев и даже больше. Она считала «Добрую Землю» великолепной, но не идеальной книгой и высмеивала скованные диалоги китайских персонажей в «Масле для китайских ламп», бестселлере о борьбе продавцов компании Standard Oil и их семей в Маньчжурии и долине Янцзы. В кинотеатре во Французской концессии Шанхая ей удалось посмотреть фильм «Чарли Чан в Шанхае» о заговоре с целью контрабанды наркотиков в Международное поселение. (По ее словам, зрители, в основном китайцы, сочли акцент Оланда приемлемым, но были разочарованы тем, что его диалог был написан на кантонском, а не на мандаринском языке).

Для Микки Хана суть Китая — его непохожесть, вневременность, опасность, красота, гламур и интриги — заключалась в одном слове: опиум. Наслаждаясь Шерлоком Холмсом на задворках лондонского Ист-Энда, губя белую молодежь в притонах белых работорговцев Барбарийского побережья и потакая декадентам от Сэмюэля Кольриджа до Жана Кокто, вызывающий томление наркотик легенды заключал в себе всю тайну Востока.

«Хотя я всегда хотела стать опиумной наркоманкой, — напишет она много лет спустя, — я не могу утверждать, что именно это стало причиной моей поездки в Китай».

Опиум — это то, что задержит ее в Шанхае, и гораздо дольше, чем она планировала.

Покинув вечеринку Бернардины в ресторане в Янцзепу, Микки в компании полудюжины китайских писателей вошла в большой парадный двор дома Синмая, двускатного викторианского дома из грубого кирпича. Первый этаж, лишенный ковров и самой примитивной мебели, казалось, был полон людей. Старик растянулся на диване. Четверо или пятеро детей зашумели и захихикали, когда она вошла. Синмай познакомил ее с молодой женщиной в простом черном платье — это была его жена Пэйю, — а затем пригласил гостей подняться наверх. В темной спальне Микки устроилась на колченогом стуле, а Синмай с другом откинулись на плоских диванах, между которыми на белой простыне стоял поднос с незнакомой утварью.

Микки наблюдал за тем, как Синмай с помощью двух длинных стальных стержней манипулирует похожим на ириску шариком над светящимся фитилем лампы, заправленной арахисовым маслом. Когда его руки мелькали в жестах, напоминающих вязание, вещество загустевало, меняя цвет с темно-коричневого на загорелый.