Шанс для злодейки

Я много чего успела себе представить за те несколько коротких мгновений, что мы с мессиром смотрели друг на друга. Полузашторенные окна пропускали не так много света, мягкий полумрак заставлял мысли течь в определённом направлении, так что щёки мои, скорее всего, были такими горячими не из-за ветра на улице. Со времён последнего поцелуя мы не оказывались на таком близком расстоянии. Свистнул кучер, карета покачнулась, разбивая очарование момента. Я схватилась за бархатное сидение, радуясь, что шляпка надёжно пришпилена к волосам и не свалилась под ноги.

Мессир не собирался изменять себе. Уж не знаю, обуяли ли его те же мысли, что и меня, внешне он оставался невозмутим. И с совершенно непроницаемым видом извлёк из кармана кисет, в котором что-то перекатывалось с каменным стуком.

— Продолжим наши занятия, — сказал он, растягивая горловину.

Могу поклясться, что на секунду по его губам пробежала крайне ехидная ухмылка.

Время в дороге течёт иначе. Мне казалось, что дворец только-только скрылся из виду, а день уже сменился густыми сумерками, упавшими на нас резко, как сокол на голубку. За день я успела изничтожить с десяток заготовок, перекусить в родовом имении Четвёртого советника, лежавшем по пути, узнать клички всех лошадей, дважды разозлиться на мессира и один раз пожалеть, что еду не с отцом. Тот хотя бы реагирует на подначивания.

Во время последней остановки на карете зажгли толстые свечи под стёклами наружных фонарей. С ними было куда приятнее, но уютный жёлтый свет почти не проникал внутрь. Теперь было не разобрать, где поле сливается с небом, сплошная темень, как будто за фонарями нас просто накрыли бархатным пологом.

Тряска и мерный цокот подков убаюкивали, однообразный пейзаж за окном навевал скуку. Мессир отложил стопку документов, которую просматривал в дороге, скрестил руки на груди и сидел с закрытыми глазами. Не думаю, что он спал, спящие люди дышат иначе. В полутьме, едва разбавленной тёплыми отсветами, он выглядел иначе, чем при ярком свете. Черты смягчились, сгладились резкие углы, придавая ему человечности, контуры растворились. Не то сон, не то явь. Я вдруг подумала, что хотела бы увидеть его спящим. Совсем беззащитным и расслабленным, в самом естественном из возможных видов.

«Маньячка, — сказал внутренний голос с осуждением. — Ещё ты на спящих не пялилась».

Забытые перчатки покоились на коленях. Я машинально прокатывала в руках последний из каменных шариков, уже не особенно пытаясь напитать его, импульс тёк слабеньким ручейком — целый день тренировок утомил не хуже марафонского забега. Магия забирала силы по-настоящему. Это не так усталость, от которой ломит мышцы, но от неё можно свалиться замертво, если вовремя не остановиться. Мои усилия пока не были на таком энергозатратном уровне, так что я просто потихоньку расползалась в кисель и до смерти хотела поспать в нормальной кровати. От постоянного сидения затекло всё тело, я вертелась то так, то эдак, пока наконец не нашла положение, в котором тело не напоминает о себе.

Я откинулась на спинку сидений и зевнула. Согретый теплом тела камешек показался до странного тяжёлым, пальцы разжались. Судя по звуку, он упал на юбки, но сейчас это расстояние казалось непреодолимым. Веки смежились, навалилась дремота. Сквозь сон показалось, что мы поехали быстрее и куда-то вбок, но потом ощущение пропало, оставляя меня в плюшевых объятиях сна. Замелькали размытые видения, обрывки чьих-то разговоров, потянуло вниз, на глубину, стирая ощущение времени.

Потом щеки что-то коснулось.

Я резко вынырнула обратно. Испуганное сердце подскочило к горлу, я не спешила открывать глаза, прислушиваясь. Вернула ровное дыхание, осознавая происходящее.

Ласковое прикосновение продолжалось, невесомое и нежное поглаживание тыльной стороной пальцев.

Уступка самому себе.

Не одна я не справлялась с тем, чтобы сохранять каменное равнодушие. От внезапного осознания этого стало тяжелее и легче одновременно. Килограмм свинца и килограмм пуха весят одинаково, но сколь различны для нас.

Должно быть, задремав, я в привычной для себя манере попыталась свалиться на сидение, а то и с него. «Он не даст мне упасть, — подумала я сонно, — что бы он там ни говорил».

Разбудил меня зверский голод, моментально и неумолимо. Охнув, я села — и обнаружила, что за ночь превратилась в деревяшку. В карете больше никого не было. Через закрытую дверцу проникала царящая снаружи суета.

На последнем перегоне слуги отправились вперёд, чтобы успеть подготовить всё к приезду господ. Я не стала дожидаться, пока за мной придут — и решила вылезти самостоятельно. Что-то стукнуло, покатилось по полу.

— Вот ты где, — пробормотала я, поднимая заготовку.

Наощупь камень всё ещё был тёплым.