Шансон как необходимый компонент истории Франции

Но и друзья приветствуют его, куда б он ни забрался, и даже незнакомцы встречают его тепло и нежно: «В лесу моей души» (Au bois de mon coeur,1957):

«И всякий раз, как я женюсь… Они опять со мною!»

«И всякий раз, как я умру… У гроба все – в дождь иль в жару».

«Эта песня – письмо другу», – заключает Брассенс.

В 2011 году, во время посвященной Брассенсу выставки в парижском Дворце Музыки, все время, пока шла выставка, его произведения звучали в качестве фона. Десятки тысяч посетителей, проходя по залам, подпевали фонограмме, и песни переходили с ними из зала в зал.

Парижский друг, с которым мы пришли на выставку, тащил меня вперед, ему казалось, что остальные движутся слишком медленно, а самое интересное находится в конце экспозиции. Там был маленький зал с большим экраном. Мы сели. Начался фильм.

Брассенс, на сцене «Бобино». Его обожаемый парижский зал забит публикой. Среди публики я узнаю Раймона Дево. Занавес поднимается. Брассенс появляется перед публикой. Он смеется. Я не просто слышу, я ощущаю, как публика любит его. Подняв ногу, он перешагивает через спинку стула, усаживается и немедленно начинает петь – блок из пятнадцати песен.

Я чувствую: друг, сидящий рядом со мной, раскачивается в ритме песен. Кивает. Тихонько подпевает. Время от времени Брассенс, пережидая аплодисменты, отхлебывает воду из стакана.

Камера показывает его лицо крупным планом. Черные глаза подняты вверх, он полностью сконцентрирован, он то хмурит брови, то улыбается между двумя строками, бисеринки пота сверкают на лбу. Он начинает петь «Корабль друзей», и публика встает.

Потом все аплодируют. Овация продолжается несколько минут. Друг кладет руку мне на плечо. Рука чуть-чуть дрожит. Он говорит: «Барт, я был там, я сидел в этом зале в 1972 году».

«Имею честь я не просить твоей руки»

Брель и Брассенс. Два гиганта французского шансона, которых всегда называют рядом. У них очень много общего, и все-таки они – разные. Даже в такой сдержанной песне, как «Жорес» (Jaurès), чувствуется драматизм поэзии Бреля. Брассенс же играет свою партию негромко, без нажима, его мелодии похожи одна на другую. Бельгийский шансонье полностью захвачен своими песнями, Брассенс же всегда держит дистанцию между собой и своими творениями, используя иронию и литературные параллели. Брель – чистый лирик, Брассенс часто смешивает лирику с сатирой.

Брассенс довольно долго называл Бреля l’abbé Brel[94], но со временем зауважал, перестал относиться к бельгийцу подозрительно и написал для него рекомендательное письмо, которое очень помогло Брелю в работе.

Собственно, тот же человек, который помогал самому Брассенсу записать первую пластинку, помог Брелю и дал толчок его карьере. Жак Канетти включил его в программу своего кабаре «Три Осла», до сих пор существующего и успешного парижского концертного зала. Бельгиец смог наконец начать серьезную карьеру, хотя настоящий успех пришел не сразу.

Молодой Брель, подобно Брассенсу, прятался за своей гитарой. Критика была деструктивной. «Нам хотелось бы, чтобы мсье Брель обратил наконец внимание на комфортабельные поезда, регулярно отправляющиеся в сторону Брюсселя», – заметил один из них. Гитара исчезла, небрежность осталась. «Таланта вообще никогда не было, – продолжал тот же критик, – талант в первую очередь – страсть к работе».

Однако Брель упрямо продолжал работать и во вполне неблагоприятных для него обстоятельствах. Так, он работал некоторое время в знаменитом зале «Олимпия» на разогреве: ему приходилось играть, пока публика заполняла зал.

Брелю не выделяли артистической уборной, переодеваться ему приходилось в баре.

В точности, как Брассенс, во время выступления он был страшно напряжен. А перед выходом на сцену разогревался, как боксер: бегал на цыпочках, резко взмахивая руками, чтобы разогнать кровь.

Он бегал. А перед самым выступлением вызывал у себя рвоту, чтобы расслабиться.

Брель и Брассенс – братья и соперники по сцене.

Жорж стоял на сцене почти неподвижно, в то время как Жак всякий раз пел и играл, словно выступает в последний раз. Зрителям казалось, что у него вдвое больше рук и ног, чем должно быть. Этот тощий, высокий человек обливался потом и, кланяясь после каждого номера, утирался огромным, как у Азнавура, носовым платком.

Брель не стеснялся хвастаться и своей игрой все всегда преувеличивал. Это ему помогало: изображая трогательные сцены, он полностью владел ситуацией. Публика наблюдала за ним как завороженная.

В начале своей карьеры Брель еще воспевал женщин и романтическую любовь. Почти все эти песни давно забыты. Кроме одной – «Если б только у нас была любовь» (Quand on n’a que l’amour, 1957), скорее песня о любви вообще, чем о какой-то конкретной женщине: любовь, поддержанная мелодией кларнета и струнных, держащая весь мир на своей ладони.

Благодаря песне «Если б только у нас была любовь» Брель завоевал благосклонность публики. Примечательно, что прорыв он совершил благодаря совершенно нетипичной для себя любовной песне.