Шарль Моррас и «Action française» против Третьего Рейха

Конечно, спасти удалось не всё и не всех. Более двух миллионов остались военнопленными. Две трети страны, включая всё атлантическое побережье, оказались «под бошами», причем Франция должна была платить за оккупацию. Эльзас и Лотарингия «вернулись» в Рейх; два департамента на севере перешли под контроль военных властей в Бельгии. На остальной оккупированной территории действовали французские законы и французская администрация – насколько это допускали новые хозяева, заложниками которых оказались французы. «Несмотря на все моральные, экономические и территориальные потери Франция на время вышла из мировой бойни, что означало сбережение народа и народных сил. Заключение перемирия в сложившихся условиях можно рассматривать как блестящий дипломатический ход», – констатировал А. Н. Бурлаков[465]. Неудивительно, что оно вызвало всеобщий вздох облегчения. Споры были разве что о том, девяносто восемь или девяносто девять процентов французов поддержали это решение.

На фоне трагических событий незамеченным прошло то, что утром 17 июня не приглашенный в новое правительство временный бригадный генерал[466] Шарль де Голль – статс-секретарь военного министерства в последнем кабинете Рейно[467] – вылетел из Бордо в Лондон вместе с Эдвардом Спиерсом, эмиссаром Черчилля. На следующий день де Голль на волнах Би-Би-Си обратился «ко всем французам», призвав продолжать вооруженную борьбу под его руководством, но мало кто услышал неожиданную речь. Днем позже, 19 июня, он заговорил уже «от имени Франции» и отверг «правительство, попавшее в рабство к врагу». 22 июня на тех же волнах британский премьер жестко осудил перемирие. Рейно послал своему другу Черчиллю телеграмму протеста, о которой потом предпочитал не вспоминать[468]. Эррио уверял, что нашел в речи «нежность, которую Черчилль всегда питал к Франции», а ответ Петэна, данный днем позже, назвал «жалким»[469]. Что же сказал маршал? «Господин Черчилль судит, исходя из интересов своей страны, но не из интересов нашей [страны] и, тем более, не из французской чести. Наше знамя осталось незапятнанным. Наша армия сражалась храбро и верно. <…> Никому не удастся расколоть французов в момент, когда их страна страдает»[470]. «Дилемма была очевидной, – суммировал П. Бурже. – Или сохранить верность обязательствам перед англичанами и согласиться на уничтожение французской армии и полную оккупацию территории; или пренебречь ими чтобы избежать и того, и другого»[471].

Удалось ли Петэну «заставить Гитлера совершить ошибку Фоша»? Вердикт потомства оказался не в его пользу, но вспомним, как оценил перемирие противник – тоже задним числом. Рейхсмаршал Герман Геринг: «Перемирие было самой большой ошибкой фюрера». Фельдмаршал Вильгельм Кейтель: «История пошла бы по-другому, если бы мы взяли Гибралтар и если бы фюрер не оставил Франции ее флот, колониальные войска и империю». Сесиль фон Ренте-Финк, дипломатический представитель Гитлера при Петэне: «Величайший из людей, фюрер в июне 1940 г. совершил непростительную ошибку, заключив перемирие с Францией вместо того, чтобы немедленно оккупировать всю французскую территорию, а затем Северную Африку, пройдя через Испанию»[472]. В конце жизни это признал сам Гитлер, диктуя 14 февраля 1945 г. Мартину Борману: «Самая большая ошибка нашей политики была совершена в отношении Франции. Не надо было сотрудничать с ней. Ей эта политика пошла на пользу, а нам во вред»[473].

IV.

25 июня 1940 г., в день национального траура и приспущенных флагов, французы снова услышали по радио глуховатый, четкий голос Петэна. Маршал сообщил об условиях перемирия, коротко напомнил о том, что привело к нему и к чему могло привести дальнейшее сопротивление, затем изложил программу:

«Отныне мы должны нацелить наши усилия на будущее. Начинается новый порядок. Вы скоро вернетесь к своим очагам. Некоторые надо восстановить. Вы страдали. Вам еще предстоит страдать. Многие не вернут свою работу и дом. Ваша жизнь будет трудной. Не буду утешать вас обманными словами. Я ненавижу ложь, которая сделала вам столько зла. Земля, она не лжет. Она требует вашего возвращения. Она и есть сама родина. Поле, оставшееся невспаханным, – умирающая часть Франции. Поле, засеянное заново, – возрождающаяся часть Франции. Не ждите слишком многого от государства, которое может дать только то, что получает. Рассчитывайте сейчас прежде всего на самих себя, в будущем – на детей, которых вы должны воспитать в чувстве долга.

Нам предстоит восстановить Францию. Покажите это миру, который за нами наблюдает, противнику, который нас оккупирует, с полным спокойствием, трудолюбием и достоинством. Наше поражение вызвано расслабленностью. Дух наслаждения разрушил то, что построил дух самопожертвования. Я призываю вас прежде всего к интеллектуальному и моральному возрождению. Французы, вы сделаете это и увидите, я уверен, новую Францию, созданную вашим усердием»[474].