Реаль дель Сарте в открытом письме к Беро (лично они не были знакомы), опубликованном 13 марта, сообщил, что 31 января случайно встреченный им на банкете «левый» депутат Анри Шатене «говорил [ему] о нынешней ситуации и о необходимости диктатуры, добавив, что установить ее способен только Эжен Фро, исключительные качества которого он расхваливал». «Он не может установить ее без “королевских газетчиков”, которые 27 января под руководством Мориса Пюжо показали себя хозяевами улицы, – перешел депутат к главному. – <…> Все решится во вторник (6 февраля –
Шатене, рядовой депутат первого срока, в связи с «заговором Фро» более не упоминался. Если принять слова Реаль дель Спарте на веру, напрашиваются два вывода. Первый: Фро не может совершить переворот без помощи нескольких сотен «людей короля», хотя именно в этот день стал министром внутренних дел, получив в свое распоряжение всю полицию и мобильную гвардию. Второй: Фро нужна настолько серьезная провокация, чтобы ввести чрезвычайное положение и взять власть. Неужели он рассчитывал, что монархисты согласятся на такую роль?
Шатене опроверг заявление вожака «людей короля» – слово одного против слова другого. Однако Реаль дель Сарте 26 марта под присягой не только повторил сказанное, но и упомянул де Латтра, с которым был знаком в молодости. Подполковник 31 января почему-то оказался на том же банкете, а через два дня явился к нему в мастерскую для дальнейших уговоров пойти на союз с Фро и устроить мятеж (PPF, 64–66, 274–276)[137]
. Фро и де Латтр всё отрицали. Комиссия приняла их слова на веру. Разгадку могли таить бумаги экс-министра, которые хранил его друг и адвокат Луи Гитар, не подпускавший к ним историков (PPF, 293). Где они находятся после смерти Гитара и сохранились ли вообще, неизвестно, поэтому остается только гадать.Какого рода «заговор» приписывали экс-министру внутренних дел?
Фро причисляли к «якобинцам», что на тогдашнем политическом жаргоне означало сторонников авторитарного режима и контролируемой экономики (но не националистов!), готовых «защищать республику до конца и любыми средствами». Подразумевалось: защищать от «фашистов», от «правых», хотя «якобинцев» уже именовали «левыми фашистами». Сюарес назвал Фро «осторожным проповедником расплывчато сформулированного фашизма, который среди общего разложения соблазнял всех»[138]
.Судьбы «якобинцев», которых еще называли «младотурками», намекая на задуманную ими революцию, сложились по-разному. Депутат Жан Зей, известный фразой о французском флаге: «Полтора миллиона человек погибли из-за этой трехцветной дряни», – стал министром просвещения в правительстве Народного фронта, а в 1944 г. пал от рук вишистской «милиции» (в 2015 г. его останки перенесены в Пантеон). Журналист Жан Лушер был в 1946 г. расстрелян как коллаборант. Бывший зять советского полпреда Красина Гастон Бержери, «одержимый страстью к разрушению, которая делает его больше похожим на большевика, чем на радикала»[139]
, первым попытался создать «общий фронт против фашизма»; позже он представлял режим Виши в Москве и Анкаре. Из бывших коллег Фро по кабинету Даладье писатель Жан Мистлер после войны стал академиком, Пьер Кот сторонником коммунистов и «борцом за мир». Блестящую карьеру сделал Пьер Мендес-Франс, премьер и управляющий Международным валютным фондом. Потенциальными союзниками «якобинцев» считались отколовшиеся от Социалистической партии авторитарно настроенные «нео-социалисты» во главе с Адриеном Марке и Марселем Дэа.Парламентская комиссия постановила, что «никогда не было ни заговора, организованного Фро, ни государственного переворота, готовившегося Даладье» (RGC, 40). Немногие поверили официальному вердикту, как и показаниям экс-министра[140]
, который отрицал «заговор», но не «встречи» и «беседы» с «разными людьми», и не «список Фро», ставший притчей во языцех. «Я составил список, который хорошо помню, – объяснил он. – В одном столбце были перечислены все группы Палаты, в других – имена, если так можно выразиться, наиболее крайних сторонников возможного правительственного большинства и, наконец, людей крайне правого и крайне левого флангов <…> с которыми было бы всего труднее договориться из-за их политического экстремизма».