Шарль Моррас и «Action française» против Третьего Рейха

18 мая Рейно перетряхнул кабинет для укрепления своей власти: отобрал у Даладье пост военного министра, отдав ему МИД, и поставил во главе МВД Манделя для борьбы с «внутренним врагом». «Националисты во главе с Моррасом в унисон с гимнами синагоги славили достойного наследника Клемансо в тот самый момент, когда злополучный беллицист творил свои преступления», – съязвил Ребате (RMF, I, 403). L’AF восторженно встретила новости о назначении Петэна вице-премьером (публика не знала, каких трудов стоило уговорить его) и о вызове Вейгана из Сирии (19 мая он сменил Гамелена), которые побуждали верить в лучшее. «Воздействие этого (назначения Петэна – В. М.) на моральный дух французской армии было огромным, – утверждал после войны Рейно. – То же верно и в отношении Вейгана»[426]. «Если бы престиж мог спасти положение, если бы их назначение внушило достаточную уверенность, чтобы войска могли подняться в отчаянном порыве, это были бы чудодейственные имена, – вспоминал английский журналист Сислей Хаддлстон, поселившийся во Франции после Великой войны. – Но положение вещей было слишком безнадежным, чтобы исправить его заклинанием магических имен»[427]. Сами Петэн и Вейган понимали, что это «не честь, оказанная им, но служба, которую от них потребовали»[428].

«Немцы набросились, как дикари, и потому добились первых успехов. Но французы всегда “имеют”[429] их на повороте. У немцев – сила. У французов – сила и ум. Ум победит». Процитировав эту «шапку» L’AF, Ребате саркастически заметил: «Ум был точно не в том лагере, где его видели Моррас и Пюжо» (RMF, I, 374). Несмотря на ежедневно ухудшавшееся положение, заголовки и передовицы оставались столь же воинственными и уверенными в победе. «Непристойность L’AF стала беспримерной. Кровь приливала к лицу от мысли о том, как долго я терпел свое существование в этих стенах и дышал затхлостью этой старой кладовки» (RMF, I, 414). Так писал в 1942 г. Ребате – враг и коллаборант. Враг, потому что коллаборант, который «понял, что никогда не был моррасианцем»[430] (повторю эти слова П. Вандромма).

Призванный на штабную службу, Ребате 29 мая пришел к Моррасу, чтобы «сообщить кое-какие военные сведения в надежде заставить его задуматься». Тот оставался непреклонен: «Вы говорите, что у армии под Дюнкерком лучшее вооружение? Вы стоите здесь и плачетесь, что она окружена. Не могу согласиться. Когда есть сила, можно разорвать кольцо. Это вопрос чисел, вопрос математики». «Страсть старика подменять действительное желаемым смущала меня. <…> Человек, считавшийся князем разума и реализма, отказывался понимать, что нельзя сравнивать армию, зажатую на узкой полоске земли, с армией свободной в передвижениях». Не было у Морраса сомнений и в недопустимости перемирия. «С бошами не договариваются. Мир с ними невозможен. Надо сражаться до самого конца» (RMF, I, 422–425).

Словами «до самого конца» Моррас озаглавил передовицу 30 мая. «Чем больше мы боролись против объявления войны 3 сентября прошлого года, приводя самые убедительные, ясные и ощутимые доводы, тем с большей ясностью мы видим необходимость вести эту войну до самого конца. До ее объявления можно было по-другому готовить будущее. Сегодня есть только один путь – победить. Без победы всё потеряно. Для Франции, для каждого француза, для остального человечества. Тем среди нас, кто мечтает сложить оружие или советует так поступить, необходимо дать понять, что они прощаются с надеждой» (RMF, I, 426). Ребате привел эти слова, чтобы скомпрометировать Морраса, добавив в тоне откровенного доноса: «“До самого конца. Идти до самого конца”, – кричали Рейно, Мандель, Моррас и их присные» (RMF, I, 505).

Ребате сообщил Моррасу еще одну новость: в тот же день 29 мая полиция провела обыски в редакции «Je suis partout» и в квартирах сотрудников газеты, включая находившихся в армии. «Что за глупость», – проворчал мэтр. По возрасту не подлежавшие призыву Шарль Леска и Ален Лобро делали еженедельник вдвоем, поэтому за обысками последовали допросы. Следователей интересовали две вещи – источники финансирования и юдофобская позиция, что соответствовало обвинениям в «гитлеризме» со стороны Кериллиса. Юдофобии журналисты не скрывали, симпатии к нацизму и, тем более, связи с Германией отрицали, бухгалтерия оказалась безупречной, однако после очередного допроса их задержали, не позволив связаться с семьями и адвокатами, затем арестовали и отправили в тюрьму, откуда освободили лишь через месяц после вмешательства самого Петэна. Бразийяка вызвали из действующей армии на допрос. Уволенный от штабной службы и отправленный в войска Ребате ждал ареста.