Шарль Моррас и «Action française» против Третьего Рейха

Следствие возглавил столичный префект Роже Ланжерон, но за ним, как ранее за обвинениями Кериллиса, стоял глава МВД Мандель, поэтому Леска озаглавил записки об этих событиях «Когда Израиль мстит за себя». Мандель ненавидел «Je suis partout» не только из-за антибеллицистской или юдофобской позиции, но и потому что газета обнародовала много неприятных фактов из его биографии: компромат нашелся и на короля компромата. Ознакомившись позже с материалами дела, Леска узнал, что следствие опиралось на полицейский доклад, на первой странице которого его газета был названа «одним из главных центров кампании гитлеро-фашистской пропаганды во Франции», а в ее статьях, начиная с января 1938 г., усматривались «параллелизм и синхронность между утверждениями газеты и германской пропаганды»[431]. Это отсылка к книге Луи Маршана «Моральное наступление немцев на Францию в годы войны» (1920)[432], хотя его фамилия не была названа. Маршан привел много параллельных мест из парижской газеты «Le Bonnet rouge» («Фригийский колпак») и из «La Gazette des Ardennes», выпускавшейся немецкими властями в оккупированной части Франции. Теперь в полицейском докладе приводились цитаты только из «Je suis partout», причем признание политических успехов Гитлера трактовалось как поддержка его политики. Материалом для доклада послужило досье с вырезками, снабженными пометами рукой Манделя, – Леска их тоже видел[433].

Эту историю, подробно описанную Леска, я вспомнил лишь потому, что единственным во всей французской прессе, кто осмелился выступить в защиту журналистов, обвиненных в подрыве государственной безопасности, оказался Моррас. «Я не очень давно знаю Алена Лобро, – писал он в L’AF 7 июня, как только появилось сообщение об аресте. – <…> Это талантливый коллега[434], исполненный ума и духа. <…> Я давно знаю Шарля Леска и горд быть его другом. <…> В наших представлениях о национальной политике никогда не было ни малейших расхождений. <…> Как это можно совместить с заговором против безопасности государства!»[435]. Дальнейшее запретила цензура. «Мужество проявил только Моррас, хотя в статье было полно белых пятен. – записал Леска. – Оно позволило ему разоблачить маневр Манделя и выступить гарантом нашего патриотизма и честности»[436]. Он включил запись в книгу, опубликованную в 1941 г., когда Моррас уже осудил «Je suis partout». Даже Ребате признал: «Голос протеста против обрушившейся на нас несправедливости стал большим утешением. Конечно, он (Моррас – В. М.) прежде всего защищал свою фирму, где Леска заведовал типографией, а Лобро сотрудничал. Но только он среди омерзительного молчания всей печати осмелился протянуть руку отверженным. Увы! – добавил коллаборант. – Почему же он, такой храбрый и независимый, должен был освящать своим именем столько злосчастного вздора?» (RMF, I, 466).

До последней минуты Моррас отказывался верить, что Италия объявит войну Франции. Отвечая на вопросы своего начальника утром 30 мая, Ребате привел слова мэтра: «Нужны переговоры. Римский дух не может иметь ничего общего с приспешниками варварства. Фашисты не могут присоединиться к гитлеровской орде. Их место – рядом с нами». «У нас нет права позволять Моррасу нести подобный бред, – ответил начальник. – Он выставляет на посмешище себя и всех нас перед этими канальями, которые только ждут момента, чтобы напасть. Всё, на что способен Моррас, – сбивать умы с толку. Надо не взывать к латинскому братству, а готовиться к битве в Альпах. Не могли бы вы пойти к нему и сказать деликатно, но твердо, что такова наша позиция?» Около полуночи в типографии L’AF Ребате передал сказанное Моррасу: «Никакой надежды больше нет. Война неизбежна. Это вопрос нескольких дней, а то и часов». Сердито стукнув тростью в пол, собеседник воскликнул: «Нет и нет!

Это архиложь. У меня тоже есть новости, прямо из Рима, и они превосходны, слышите ли? Наши дела идут к лучшему. Имейте в виду, я не позволю разводить тут пораженчество». Со словами: «Желаю вам доброй ночи, молодой человек», – Моррас развернулся и пошел к своему столу. Это была их последняя встреча (RMF, I, 427–428).

Последней оказалась и встреча Морраса с Бразийяком, который 8 июня зашел в типографию L’AF поблагодарить мэтра за выступление в защиту Леска и Лобро. Лейтенанта Бразийяка отпустили после трех суток допросов по делу «Je suis partout», предупредив, что он остается свидетелем (RBC, VI, 354–364). В газете царил «оптимизм, приводящий в замешательство». Тьерри Монье, с началом войны переквалифицировавшийся из политического доктринера в военного стратега, рассуждал о французской авиации. «Французской авиации больше нет!» – сказал Бразийяк. «На меня посмотрели так, как будто я кощунствую, – вспоминал он. – Я не решился настаивать, ибо они были слишком уверены в своих убийственных иллюзиях. Появился Моррас, шляпа, как обычно, на затылке, лицо постаревшее и усталое. Явно удрученный судьбой родины, он сказал мне несколько слов, но оставался полон опасных фантазий» (RBC, VI, 371).