Шарлатан

Енотовый мех как последний писк моды, эмансипированные дамы и дерзкий жаргон повседневной речи («Не твое собачье дело») – и при этом Америка не забыла о том, что некогда сделало ее великой. Когда Эвон Форман, парень из Балтимора, поставил рекорд сидения на флагштоке, мэр города превознес его как истинного хранителя традиционных духовных ценностей американского народа: «Мужество и упорство, продемонстрированные в вашем сидении с двадцатого по тридцатое июля в течение десяти дней, десяти часов, десяти минут и десяти секунд на флагштоке, воздвигнутом позади вашего дома, доказывают, что дух исторической Америки, дух первооткрывателей и пионеров жив и по сей день и сохраняется американской молодежью». Более того, яростная погоня за деньгами – возможно, самая традиционная из наших ценностей – достигла в то время ранее невиданного уровня. «Материализм стал культом наподобие евангелического», как заметил один историк, и не только среди денежных тузов; между 1915 и 1925 годами оплата труда среднего американца выросла на целых тридцать процентов, что открывало новые и широчайшие возможности для того, чтобы тратить, приобретать, а заодно и изобретать способы отъема денег. Бринкли был не просто сыном своего времени, его хищничество тоже было явлением типичным. Выделяли Бринкли лишь блеск и жизнеспособность.

Как будто и не было никогда никакой Калифорнии. Той осенью он тысячами рассылал по почте листки, рекламировавшие Милфорд как идеальное место для его работы, «сочетающее новейшие удобства и условия пребывания с деревенской мирной простотой». В беседах с журналистами Минни делала особый акцент на то, что самые модные оздоровительные учреждения Англии всегда располагаются в загородных усадьбах, к чему в качестве очередного аргумента Бринкли изобразил герб на почтовой бумаге – с рыцарем, щитом, цветами и виноградными лозами цвета баклажана с золотым. На напечатанном в газете снимке Бринкли представал играющим со своим английским спаниелем.

Клинику он расширил. В новом холле расставил стулья и диваны, расстелил узорчатый ковер, развесил люстры, шторы на широких окнах были раздвинуты, чтобы впустить побольше солнца. Новая реклама обещала щедрость, изобилие, роскошь: «Здесь все современно – и отдельные палаты с ванной, и оборудование по последнему слову техники, и телефон в каждой палате, библиотека, холлы, просторные вестибюль и столовая, современное кафе и парикмахерская».

По сравнению с этим потоком любая реклама Западного побережья меркла и казалась ничтожной. Она не просто на все лады расхваливала клинику, она внедрялась, вгрызалась в сознание читателя. Вот стандартное письмо от 25 октября 1922 года, где Бринкли просит получателя выслать ему десять центов как плату за экземпляр журнала «Омоложение»:

Дорогой друг!

Если ты согласен, что все мы созданы Всевышним и брошены в этот (sic!) мир с некой целью, что наше пребывание здесь не есть случайность, значит, долг каждого и всех нас совокупно оставить этот мир в состоянии несколько лучшем, чем то, в каком он пребывал к моменту нашего рождения… Я верю, что моя работа по излечению безумия и старческих недугов лет на пятьдесят опередила время, помогая здравомыслящим и ценным для общества мужчинам и женщинам сохранить себя и продолжать свою деятельность на благо грядущих поколений.

Я выбрал тебя себе в помощь. Я выбрал тебя, одного из многих созданий Божьих, чтобы и ты мог внести свой скромный вклад, распространив это послание, несущее надежду страждущим. Для тебя это шанс принести маленькую пользу.

Прочтя этот журнал, любезно передай его другим, чтобы и они могли ознакомиться с его содержанием, исполненным Правды и Надежды.

Сделай это, прошу тебя, пока не забыл, пока слова эти еще не улетучились из твоей памяти.

И это всего лишь одно письмо из целой серии подобных, что и говорить: работали с размахом!