Шарлатан

А между тем его сотрудники собирали и опубликовывали отзывы пациентов. В этой стратегии не было ничего нового: отзывы всегда оставались альфой и омегой нетрадиционной медицины, что очень раздражало ее противников. Артур Крамп создал плакат: «Не верь отзывам» – и распространил его по стране. Фишбейн вел в своей газете необъятный раздел: на развороте с одной стороны печатался отзыв с фотографией излечившегося, приславшего его, с другой стороны – свидетельство о смерти данного лица с указанием причины смерти – от той же заявленной болезни. Однако ничто не помогало – убедить публику было крайне трудно.

«К покупке лошади или коробки конфет средний американец подходит, проявляя большую осторожность, – писал Самюэль Гопкинс Адамс. – Но в заботе о самом дорогом, что у него есть, – здоровье, он будто теряет голову… Адмирал, которого мальчишеское тщеславие толкает на отправку свидетельства, любезный без стыда и совести сенатор, благородный идиот из глубинки, изменник-доктор или глупая женщина, купившаяся на обещание дюжины бесплатных фотографий в обмен на ее письмо, – этого оказывается достаточно, чтобы соблазнить доверчивого на покупку. Покупая подержанный велосипед, он не сочтет возможным довериться такому свидетельству, но рискнет деньгами за шанс быть отравленным, наткнувшись на сообщение в газете, даже не дав себе труда немного подумать или навести справки».

Учитывая тот факт, что восемьдесят процентов всех физических недугов, если не начинать активно вмешиваться в процесс, проходят сами собой, а также приняв во внимание действие плацебо, поневоле признаешь, что любому мало-мальски ловкому шарлатану можно долгие годы жить безбедно, ни о чем не беспокоясь.

Самое красноречивое из всех отзывов, полученных Бринкли осенью 1922 года, поступило от сенатора Уэсли Стейли из Колорадо. Он бурно аплодировал доктору и миссис Бринкли, «этим двум чудесным людям, величайшим благодетелям человечества… В моем организме железы козла, и я горжусь этим».

Постепенно у доктора набралось множество таких писем, и более сотни из них он поместил в книгу, названную «Солнце и тени». Там были письма до операции и после нее – с выражениями признательности доктору от его благодарных пациентов – мужчин и женщин.

Но остановиться он не мог. Его теснили конкуренты. «В последние два года, – отмечала «Нью-Йорк таймс», – читатели успели привыкнуть к истерическим проявлениям озабоченности деятельностью своих половых желез. Если раньше всех волновала тема войны, то теперь на передний план выступила тема половых желез». Стоило лишь поднять тему, как выяснялось, что вот этот побывал у Штейнаха, а вон тот – у Вороноффа, и только и разговоров было, чей метод эффективнее.

Тем летом, когда Бринкли находился в Калифорнии, заголовки всех чикагских газет пестрели новой фамилией – еще один доктор занялся омоложением, чем крайне раздосадовал милфордского мессию.

Почему вновь возникло Чикаго? По двум причинам: во-первых, доктор являлся любимым учеником доктора Фрэнка Лидстона, работавшего в Чикаго, а во-вторых, Чикаго был родным городом Гарольда Ф. Маккормика, мультимиллионера, унаследовавшего богатство «Интернэшнл Харвестер» и женатого на Эдит Рокфеллер, дочери Джона Ди.

Впутавшись в греховную историю, которую позднее Орсон Уэллс позаимствовал для своей картины «Гражданин Кейн», пятидесятиоднолетний Маккормик влюбился в «безголосую примадонну», польку Ганну Вальска. Вальска отнюдь не являлась невинной девой – она семь раз побывала замужем и очень этим гордилась. (Согласно ходившей тогда сплетне, Вальска, похваставшись однажды, что «всякий мужчина, увидев меня, в ту же секунду делает мне предложение», немедленно услышала в ответ от одной из собеседниц: «Да, но что именно он предлагает?») Так или иначе, но Маккормик был без ума от нее и в 1920 году использовал свое влияние, чтобы заставить руководство чикагской оперы дать Вальска петь главную партию в «Заза». В помощь возлюбленной он нанял знаменитого вокального педагога. Но Вальска провалилась. Премьера оперы была названа газетчиками «величайшей катастрофой двадцатого года», и Вальска вынуждена была бежать обратно в Европу, куда устремился за ней и Маккормик. Два года спустя он все еще был ее верным рыцарем. Идею подвергнуться трансплантации, по-видимому, предложила она, хотя одна газета утверждала, что роль тут сыграло знакомство Маккормика с одним европейским специалистом.

Маккормик рассказал ученому, что пытается сохранить молодость с помощью строжайшей диеты и физических упражнений. Физические упражнения включали в себя занятия на свежем воздухе, а также гимнастику, в которой Маккормик так преуспел, что может прокрутить подряд пятнадцать сальто. Ученый остерег его против такой усиленной нагрузки, пояснив, что после сорока это небезопасно, и посоветовал ему поинтересоваться темой трансплантации желез.

Операцию магнат решил сделать у доктора Виктора Леспинасса, чикагского уролога, соученика Лидстона. Маккормик хотел сохранить операцию в тайне – не вышло.