Щит Персея. Личная тайна как предмет литературы

Мы знаем, кто отправил мастера и его подругу на тот свет во цвете лет, и нет ни одного аргумента, который не позволил бы нам считать, что он тот, кто создал такое невиданное устройство жизни в государстве, при котором любой человек может бесследно исчезнуть, не оставив ни малейшего следа своего присутствия ни на земле, ни в памяти живущих. Он тот, кто организует внезапные смерти, не дает близким хоронить своих покойников. Это он своей властью уничтожил извечные опоры человеческого существования: «родное пепелище» и «отеческие гроба», лишив своих подданных Дома и родных могил именно потому, что «на них основано от века по воле Бога самого самостоянье человека, залог величия его»[76]. Но именно «самостоянье человека» и было главным, что угрожало власти генсека. Опору человека на самого себя он последовательно разрушал своим способом властвования.

Лишенный собственного дома, существующий на государственной жилплощади человек, в чью квартиру может в любую минуту войти, открыв дверь собственным ключом, какой-нибудь управдом Никанор Иванович или демон Азазелло[77], не мог ощущать себя хозяином самого себя. Триумфальные слова Воланда, обращенные к отрезанной голове Берлиоза, – «А живу я в вашей квартире», подчеркивают эту коренную особенность жизни советских граждан, в чьих жилищах в любой момент может материализоваться настоящий его собственник – государство.

Нам кажется необыкновенно емким и значительным сделанное Булгаковым маленькое, еле заметное исправление в тексте последней редакции романа. Там, в первом эпизоде на Патриарших, Берлиоз отвечает на вопрос Воланда о том, как планирует провести сегодняшний вечер: «Секрета нет. Сейчас я зайду к себе на Садовую, а потом в десять вечера в МАССОЛИТе состоится заседание, и я буду на нем председательствовать». На это заявление Берлиоза Воланд отвечает:

– Нет, этого быть никак не может, – твердо возразил иностранец (ММ-2. С. 552).

В «Пятой редакции романа «Мастер и Маргарита» (1937–1938) Берлиоз отвечает:

«– Нет, секрета здесь нет. Сегодня в десять часов вечера в Массолите состоится заседание, и я буду на нем председательствовать» (ММ-1. С. 497).

Булгакову было необходимо употребить фразеологизм «зайти к себе», который обозначает пространство дома как внутреннее личное пространство. Именно там, в личном пространстве Берлиоза, где, в частности, хранятся рукописи как личная собственность редактора, расположится Воланд со своей свитой. Твердая убежденность властителя в том, что подвластному ему человеку нельзя разрешать «заходить к себе», вообще нельзя позволить быть собой, то есть человеком – созданием Божьим, слышится нам в жестком ответе сатаны: «Нет, этого быть никак не может». Так что микроскопическое изменение, внесенное в окончательный текст романа, кажется нам полным глубокого смысла. Дьявол в булгаковском романе острейшим образом ненавидит неподвластное ему личностное как физическое, так и метафизическое пространство, в котором человек находится «у себя», в частности у себя дома.

Любой гражданин в любой момент может быть «переброшен» в места не столь отдаленные. Лишенные собственности, наделенные фальшивыми бумажками вместо денег, раздетые фокусниками, избитые в общественной уборной, арестованные по доносу, ограбленные «артистами» из НКВД, запуганные негодяями, поющие хором против собственной воли советские граждане приведены режимом в состояние невменяемости, которое предельно точно описано и проанализировано М. Алленовым.

Трудно дается десакрализация персонажа, выступающего в театральном костюме Князя тьмы в декорациях, созданных по проверенным рецептам классиков мирового метафизического искусства, как-то: Шекспира, Гете, Байрона, немецких романтиков, русских символистов, например, Блока и Врубеля. Надо отдать должное Булгакову: он виртуоз, он мастер-иллюзионист, заставивший своих восхищенных читателей пережить эффект собственного присутствия в потустороннем мире; «последний полет» пережить как яркое зрелище, исполненное величавой значительности, так что ничего удивительного нет в том, что происходит запрограммированный Булгаковым-фокусником оптический обман: читатель принимает прием искусства за его предмет. Читателю кажется, что «мистический писатель» изображает трансцендентный мир таким, какой он есть «на самом деле», хотя это только прием, позволяющий взглянуть из мира мертвых на мир, оставленный умершими навсегда.