Щит Персея. Личная тайна как предмет литературы

Чтобы понять роль, назначенную Маргарите Хозяином бала, нужно понимать, что организованная Воландом ее встреча с мастером – это ночной допрос с очной ставкой и вещественными доказательствами. Во время дружеской пирушки у камелька в поле зрения Воланда оказываются совмещенными безымянный мастер, его рукопись и его подруга. Итогом этого соединения станет выданный мастеру «документ», где, надо думать, аккуратным почерком отчетливо и ясно будут заполнены все графы, включая фамилию, имя и отчество булгаковского безымянного героя. Маргарита засвидетельствует, что мастер – автор нашедшейся рукописи, а имя его, очевидно, украшало собой титульный лист самой рукописи.

Сама же Маргарита, добровольно согласившаяся сотрудничать с властью за возможность вернуть своего возлюбленного, так и осталась в неведении о том, какая ей была назначена роль. Маргарита не поняла, что она предала мастера прямо в руки властителя. Она готова была на все, лишь бы вернуть исчезнувшего возлюбленного. Ее любовь становится инструментом в руках Воланда. Его инфернальная логика нормальному человеку не понятна, ведь читатель, как и Маргарита, думает, что Воланд совершает чудеса, чтобы помочь любящим встретиться вновь.

Самый сложный вопрос, на который очень долго не удавалось ответить, зачем Воланду так важно было добиться доверия Маргариты, зачем он так старательно завоевывал ее сердце, обольщал ее, если его целью была ликвидация рукописи, мастера и его подруги. Ответ пришел вдруг и оказался очевидным. Похоже, в этих трехсторонних отношениях Булгаков запечатлел реальность собственной жизни. Воланд намеревался использовать Маргариту как инструмент влияния на мастера, в том случае если бы мастер согласился продолжать писать, но под диктовку самого Воланда. Это сохранило бы мастеру жизнь и избавило от нищеты. Поэтому окончательное решение о «сюрпризе», который еще принесет роман (Воланд, по своему обыкновению, предсказывает смерть, вернее, назначает тайную казнь), он принимает именно после того, как мастер наотрез отказался от творчества. О том, что это была важнейшая часть беседы, свидетельствует тот факт, что Воланд потребовал, чтобы его оставили наедине с любовниками. По-видимому, Хозяин очень хотел принудить мастера к сотрудничеству, но получил отказ.

Известно, что Елена Сергеевна Булгакова относилась к Сталину чрезвычайно лояльно, считая, что ее мужа травили его враги-литераторы из зависти к его огромному таланту и что если бы не Сталин, который, как она считала, защищал писателя, то они с радостью бы погубили Булгакова. И судя по конкретике писательской судьбы Булгакова, Елена Сергеевна была в этом права.

Елена Сергеевна – родная сестра Ольги Бокшанской, которая была личным секретарем Немировича-Данченко и, по-видимому, имела какие-то очень серьезные связи с органами и даже с Кремлем. По крайней мере, после войны она стала секретарем комиссии по награждению Сталинскими премиями. Это номенклатурная должность, и случайный «непроверенный» человек заслужить бы ее не мог. Она могла передавать своей сестре настойчивые пожелания, идущие «сверху», чтобы Булгаков взялся за нужные и современные темы, востребованные государством. По крайней мере, когда Булгаков к сталинскому юбилею писал пьесу о революционной юности вождя, Елена Сергеевна очень поддерживала своего мужа в связи с этим начинанием, вероятно связывая с этой пьесой большие надежды на прорыв зоны страшного молчания вокруг имени Булгакова. Нам известны догадки, что роль жены Булгакова могла быть чрезвычайно двусмысленной. Уже высказывалось недоумение о больших деньгах и впечатляющем размахе жизни семейства Булгакова в последние годы его жизни. Высказывались догадки, что деньги Елена Сергеевна, возможно, получала за сотрудничество с НКВД. Безусловно, что-то сомнительное есть в ее фигуре[43]. Но Елена Сергеевна любила своего мужа беззаветно и предано, она сохранила рукопись романа «Мастер и Маргарита» и добилась ее публикации. И если она наивно и добросовестно верила, что «добрый царь» Сталин спасает Булгакова, вопреки воле «злых бояр», то и писатель, очевидно, не разубеждал ее.