Щит Персея. Личная тайна как предмет литературы

Нам кажется, что самая правдоподобная версия представлений Сталина о художественном творчестве изложена Л. Баткиным. Эти представления поразительно примитивны: «Во-первых, Сталин оказывается был, убежден, что писатель, именно хороший писатель, если у него есть на что жить, не сядет за стол, не захочет сочинять. Зачем ему творить, ежели, допустим, дачу он уже купил? Во-вторых, Сталин полагал, что за литературное качество следует выставлять оценки, как в школе, и платить по „разрядам“.

В-третьих…», но тут мы прервем цитату и перескажем коротко мысль Баткина своими словами: сама стилистика речи генсека, почти дословно записанной Константином Симоновым, замечательна тем, что практически не отличается от стилистики персонажей Зощенко.[49]

Так вот: за словом «мастер» в кругозоре генсека скрывается «крупный» писатель, умеющий делать произведения отличного литературного качества. Этого крупного писателя-мастера лично вождь должен подпитывать деньгами и наградами, стимулируя к его к качественному производству на его участке трудового фронта. Сам же вождь видит себя идейным руководителем литературы и искусства, его «идеи» с разной степенью «мастеровитости» воплощают его собственные писатели и художники.

Назвав своего возлюбленного «мастер» Маргарита в это слово вложила не только восхищение художественным даром своего возлюбленного и его профессионализмом, но и политический злободневный смысл, веру в его, так сказать, артистическую придворную карьеру, ибо высшей официально-государственной похвалой деятельности художника было признание его мастерства.

Маргарита так представляет своего возлюбленного Воланду в сцене «знакомства» последнего с мастером, (который сам представился «душевнобольным из дома скорби»): «Ужасные слова! Ужасные слова! Он мастер, мессир, я вас предупреждаю об этом. Вылечите его, он стоит этого» (ММ-2. С. 736). Очень выразительна реплика Маргариты, которая учитывает государственную заинтересованность Хозяина в «мастерах культуры». Особенно стилистически выделяется словечко «стоит»: оно вводит тему прагматизма, намекает на выгоду, которую может извлечь «мессир» из «излечения» мастера, считающего самого себя, не забудем этого, «неизлечимым».

Глава седьмая Проблема идентификации персонажа по имени Воланд

Итак, мастер был возвращен Маргарите, а именно: он ввалился в окно в абсолютно невменяемом состоянии, он нисколько не обрадовался, увидев свою возлюбленную в окружении «нечистой силы». Его взор дик и тревожен: он не верит своим глазам, он боится узнать Маргариту. Но вот ему дали выпить спирта, и начинается разговор-знакомство, который, с нашей точки зрения, нуждается в комментировании, потому что беседующие как будто понимают друг друга, а читателю только кажется, что он понимает, о чем идет речь.

– Кто вы такой?

– Я теперь никто.

– Откуда вы сейчас?

– Из дома скорби. Я – душевнобольной, – ответил пришелец.

Этих слов Маргарита не вынесла и заплакала вновь…

– Ужасные слова! Ужасные слова! Он мастер, мессир, я вас предупреждаю об этом. Вылечите его, он стоит этого.

– Вы знаете, с кем вы сейчас говорите, – спросил у пришедшего Воланд, – у кого вы находитесь?

– Знаю, – ответил мастер, – моим соседом в сумасшедшем доме был этот мальчик, Иван Бездомный. Он рассказал мне о вас.

– Как же, как же, – отозвался Воланд, – я имел удовольствие встретиться с этим молодым человеком на Патриарших прудах. Он едва самого меня не свел с ума, доказывая мне, что меня нету! Но вы-то верите, что это действительно я?

– Приходится верить, – сказал пришелец, – но, конечно, гораздо спокойнее было бы считать вас плодом галлюцинации. Извините меня, – спохватившись, прибавил мастер.