Шенна

Вдруг он почувствовал, словно человеческая рука коснулась его головы и прогнала от него сон. Сон покинул его совершенно, и Шенне стало так легко, будто каждый член его весил не более тонкого волоска. Огляделся Шенна. Она была рядом – колени ее касались его левого плеча. Рука ее лежала у него на голове, и сама она заглядывала Шенне в глаза. Босая женщина – вот кто это был. Шенна взглянул на нее, а она смотрела ему в глаза. На небе не было ни месяца, ни звездочки, и само оно казалось пустым и черным как смоль. Шенна все смотрел на женщину и ничего не мог с этим поделать. Он думал, что никогда еще не встречалось его взору лица прекрасней, чем у нее! Даже если бы ему пообещали взамен всю Ирландию – и то Шенна не смог бы отвести от нее глаз. Шенна все смотрел, и возрастала красота ее, и веяние блаженства и радости, исходившие от ее чела, от ее очей, от ее уст. Казалось, она собиралась разомкнуть уста, чтобы заговорить, и он ожидал, когда прозвучит слово. Радость и блаженство изливались из ее глаз и переполняли его разум, проникая дальше, в сердце, захлестывая грудь, и его охватывало такое счастье, успокоение ума и сердечное утешение, что он желал бы вовек не покидать этого места. Чем дольше и пристальнее он смотрел, тем осияннее становилось ее чело, взгляд возвышенней и благосклонней, чудились уста слаще и милее, и улыбались все яснее, и озарялось ее лицо крепнувшим светом, и нараставшие радость и веселье, казалось, вот-вот велят ей открыть уста, чтобы говорить с ним. Шенна уж думал, что сердце его выпрыгнет из груди от такого счастья, блаженства и любви к ней.

Наконец она заговорила.

– За тобой идут, Шенна! – молвила она. – Враг уже близок к тебе.

И как ни велики были радость и счастье видеть ее прекрасный благородный облик, гораздо большим счастьем и радостью было слышать звук ее речи.

Шенну ничто на белом свете не тревожило, и ему ничуть не было важно, кто за ним идет и где враг, лишь бы смотреть на нее и слушать ее, пусть только рука ее касается его головы, а в довершение всего счастья он разумел своим умом, что именно из расположения, сострадания и любви к Шенне она пришла к нему и перед ним возникла.

– Шенна, – сказала она. – Враг идет к тебе, полон ярости и коварства. Враг идет, дабы свершить над тобою месть за весь вред, какой ты нанес ему в эти тринадцать лет. Завтрашней ночью он явится. Но он кое о чем забыл. Ему кажется, что завтра в полночный час время истечет. Но оно не истечет еще четыре часа после того. Смысл сделки был в том, что, раз ты поклялся как есть, всем наивысшим, кошель был бы в твоем распоряжении и оставался у тебя, как и сказано, полных тринадцать лет. В тот день, когда ты пошел на ярмарку покупать коня и молочную корову, у тебя забрали кошель и ты не мог распоряжаться им еще целых четыре часа. Это я взяла его у тебя. И взяла без его ведома. Купи ты корову или коня в тот раз и расплатись за покупку, ты бы нарушил сделку и он смог бы подчинить тебя своей воле. Когда я увидела, к чему ты склоняешься, я взяла у тебя кошель, а потому, даже если бы ты решил что-то купить, вряд ли расплатился бы. Ведь деньги были тебе даны лишь для того, чтобы покупать кожу тринадцать лет безбедной работы. Враг наблюдает за тобой с тех пор, дожидаясь, не купишь ли ты чего-то помимо кожи. Но ты не купил – и это на пользу тебе, что не купил. Ты раздал несметно денег на другие цели, но не нарушил этим сделку. Никакая сделка не может запретить творить милость. А все деньги, что отдал ты ради Спасителя, были милостью. Те деньги, что ты потратил, не купив ничего, кроме кожи, не учитывались сделкой. Они были твои.

– Слава Всевечному Отцу, что создал тебя! – воскликнул Шенна, глядя на нее. Но сказал это не в ответ на ее слова, а переполняемый счастьем от того, что она рядом, а он мог смотреть на нее и внимать прекрасной музыке ее речи.

– Враг не знает, – сказала она, – что ты четыре часа не мог распоряжаться кошелем. Он обязан был не допустить, чтобы хоть кто-нибудь взял у тебя кошель. И полагает, что не допустил этого. Теперь он ждет завтрашней полуночи, чтобы подчинить тебя своей воле и расквитаться с тобою за все зло, что ты причинил ему, пока тринадцать лет раздавал милостыню ради Спасителя из кошеля, что враг сам тебе дал. Но он отдал его тебе не затем, чтобы множить милость, а чтобы нес он ущерб, беду и погибель – и тебе самому, и всякому христианину, кто получит из него в свои руки хоть полпенни.

– Слава Всевечному Отцу, что создал тебя… И Христу, что принес тебе искупление… И Святому Духу, что благословил тебя, – проговорил Шенна.

И едва произнеся это, изумился, потому как почувствовал, что из груди у него и изо рта слышится не его голос.

– Покажи мне, – сказала она, – то, что дала я тебе в тот день, когда ты расстался с прекрасной девушкой ради Спасителя.

Шенна вытащил самоцвет из-за пазухи и протянул ей.

– Сейчас он не так лучезарен, как в тот день, – сказала женщина. – Но это ему не повредит, – добавила она, взвешивая шарик в руке.