Шерли

– Вы ведь знаете, – продолжил Мур, – что фабрика у лощины работает лишь с расчетом на будущее. Я не продаю ничего – рынка сбыта для моих товаров сейчас просто нет. Я готовлюсь ухватиться за первую же возможность, которая представится. Три месяца назад это казалось нереальным: я истощил и свой кредит, и свои накопления. Вы прекрасно знаете, кто пришел мне на помощь, из чьих рук я получил спасительный заем. Благодаря этому я могу продолжить рискованную игру, в которую, как мне казалось, больше не сыграю. За проигрышем последует полное разорение, и все же я полон надежд. Нельзя предаваться унынию, пока у меня есть силы, пока я могу бороться, и у меня не связаны руки! Через год – нет, уже через полгода – после окончания войны я буду в безопасности, поскольку, как вы верно подметили, с наступлением мира торговля развернется. В этом вы правы, однако я сомневаюсь, что ваш благотворительный фонд обеспечит нам покой надолго. Даровой помощью рабочий класс не утихомирить: благодарность ему неведома, что вполне типично для человеческой натуры. Полагаю, будь наше общество устроено справедливо, никакие постыдные подачки и не понадобились бы, и люди это чувствуют. Кстати, кому они должны быть благодарны? Вам, возможно, духовенству, но только не нам, владельцам фабрик. Они возненавидят нас еще сильнее. Учтите, что недовольные наших приходов переписываются с недовольными из других мест. У них есть штаб-квартиры во всех крупных городах: в Ноттингеме, Манчестере, Бирмингеме – и очень хорошая дисциплина: каждый их удар тщательно продуман. Душным летом небо, затянутое тучами, порой проясняется, однако опасность вовсе не исчезает, лишь отдаляется. Гроза собирается долго, и рано или поздно непременно разразится. То же самое происходит и в общественных отношениях.

– Что ж, мистер Мур, – как всегда по окончании подобных бесед говорила Шерли, – берегите себя. Если вы хоть сколько-нибудь благодарны мне за все, что я для вас сделала, то пообещайте быть осторожным!

– Непременно буду следить в оба. Умирать я не собираюсь. Будущее расстилается предо мной подобно Эдемскому саду, и все же, когда я вглядываюсь в тени райских кущ, вдали мелькает видение гораздо более прекрасное, чем серафим или херувим.

– Неужели? И что же это за видение?

– Я вижу…

В гостиную вошла горничная и принялась накрывать к чаю.

В начале мая дни стояли ясные, потом пошли дожди, но в последнюю неделю месяца, в новолуние, снова прояснилось. Свежий ветерок разогнал серебристо-белые тучи, сдвинул их к восточному краю горизонта, где они повисели и вскоре пропали; чистый синий небосвод приготовился к приходу летнего солнца. На Троицу оно взошло во всем блеске, и сбор трех воскресных школ обещал пройти при чудесной погоде.

К празднику готовились с размахом: два больших класса в Брайрфилде, построенные нынешним главой прихода в основном за свой счет, отмыли, побелили и украсили цветами и еловыми ветками, часть которых собрали в саду священника. Щедрая хозяйка Филдхеда прислала целых две телеги даров Флоры, более прижимистые владельцы Уолден-Холла, резиденции Уиннов, ограничились одной тачкой. В классах разместили двадцать столов на двадцать гостей каждый, принесли скамьи, постелили белые скатерти. Под потолком развесили не менее двадцати клеток с канарейками, как велел местный обычай, который ревностно соблюдался причетником мистера Хелстоуна, любителем пронзительных трелей этих птичек, способных перекричать любое, даже самое шумное сборище. Понятно, что столы накрыли вовсе не для учеников воскресных школ, а для их учителей и попечителей. Детей предполагалось разместить на свежем воздухе. В час дня отряды должны были собраться, в два – построиться, и до четырех часов маршировать по территории прихода, затем следовало чаепитие, в конце – праздничная служба с музыкой и речами.

Следует пояснить, почему для места сбора – арены для fête[74] – выбрали именно Брайрфилд. Этот приход не мог похвастаться ни размерами, ни многолюдьем, как Уиннбери; по возрасту он не превосходил древнюю церковь в Наннели с низкими сводами и поросшим мхом домом приходского священника, вокруг которого росли вековые дубы. Дело в том, что так захотел мистер Хелстоун, а его воля была сильнее, чем Боултби или Холла: первый не мог, второй не стал бы оспаривать первенства своего решительного и властного собрата. Поэтому они позволяли ему руководить ими.