Шерли

Перед моим мысленным взором предстает не песчаная пустыня и не маленький оазис. Я вижу лесистую долину, укрывшуюся среди скал, над которой деревья плотно смыкают кроны и где царит глубокий сумрак. Вот оно, пристанище человеческих существ! Но их здесь так мало, а тенистые аллеи так густы, что под плотным шатром ветвей и листьев людей не видно и не слышно. Можно ли их назвать дикарями? Несомненно. Из всех орудий у них есть только пастушеский посох и лук; эти люди наполовину пастухи, а наполовину охотники, и стада их почти так же дики и свободны, как звери в лесу. Счастливы ли они? Нет; во всяком случае, не счастливее нас с вами. Добры ли? Нет. Они ничем не лучше нас, поскольку их природа такая же, как наша – человеческая. И одно существо в этом племени несчастнее всех: маленькая девочка, круглая сирота. Никто не заботится о малышке; иногда ее кормят, но чаще забывают. Ей редко доводится укрыться под крышей чьей-нибудь хижины; старое дупло или холодная пещера – вот ее дом. Всеми покинутая, никому не нужная бродяжка больше времени проводит среди зверей и птиц, нежели среди людей. Голод и холод стали ее постоянными спутниками, печаль витает над нею, а одиночество окружает ее. Беззащитная и беспомощная, она должна была погибнуть, но она живет и растет. Зеленая дикая чаща оберегает ее как родная мать и питает то сочными ягодами, то сладкими кореньями и орехами.

Есть нечто животворящее в воздухе этого места, что-то особенное в его душистой росе, обладающей целительной силой. Времена года отличаются мягкостью и не вызывают бурных страстей или помрачения чувств. Тут не бывает ни холодно, ни жарко, все стремится к гармонии, и теплый ветерок навевает такие чистые мысли, словно приносит их с небес. В очертаниях скал и растений нет причудливых форм, в окраске цветов и птиц нет ярких тонов. В этих величественных лесах царит покой, в их свежести таится сдержанная мягкость и доброта.

Тихое очарование цветов и деревьев, зверей и птиц – все это было доступно и человеческому дитяти. В полном одиночестве маленькая сиротка выросла стройной и грациозной. Природа наделила ее тонкими чертами; с течением времени они сохранили свою чистоту и прелесть, их не коснулись ни голод, ни лишения. Сухие свирепые вихри не исхлестали ее тело, палящие лучи солнца не иссушили и не обесцветили волосы. Золотисто-белая кожа сверкает среди листвы, длинные густые локоны ниспадают блестящим водопадом. Глаза, не знающие яркого полуденного света и пламени костров, сияют в тени леса, широко распахнутые и полные влаги, а над ними, когда ветерок растреплет кудри, сверкает высокий ясный лоб – нетронутая страница, на которой мудрость, возможно, еще напишет золотые строки.

В этой одинокой юной дикарке нет ничего порочного или бессмысленного. В невинности своей бродит она по лесам размышляя… Впрочем, трудно сказать, о чем может размышлять столь несведущее создание.

Все это случилось давным-давно, еще до Потопа. Юная дикарка осталась совсем одна: ее племя откочевало куда-то очень далекоа. Однажды летним вечером она поднялась из долины на холм, чтобы проводить уходящий день и встретить грядущую ночь. Излюбленным местом девушки был утес, на вершине которого стоял раскидистый дуб, чьи поросшие мхом и травой корни служили ей сиденьем, а развесистая крона дерева с густой листвой – надежным пологом.

День уходил медленно и величаво в пурпурных отблесках заката, а провожал его нестройный затихающий хор, доносящийся из чащи леса. Но вот на смену дню спустилась ночь, безмолвная как смерть; даже ветер стих и умолкли птицы. Счастливые птичьи пары устроились в гнездах и уснули, олень и лань блаженно задремали в своих убежищах.

Девушка сидела и ждала. Тело словно застыло, но душа бодрствовала; мыслей не было – только чувства, надежд тоже не было – одни желания; она ничего не планировала, а только предвкушала. Она ощущала безграничное могущество Земли, неба и ночи. Ей казалось, будто она находится в самом сердце мира, позабытая всеми частица жизни, одухотворенная искра, что нечаянно оторвалась от великого костра мироздания и теперь одиноко мерцает, прежде чем исчезнуть в черной бездне.

«Неужели мне суждено догореть и погибнуть? – спрашивала она себя. – Неужели мой живой огонек никого не согреет, не осветит путь и никому не понадобится? Неужели так и останется единственной звездочкой на еще пустом небосводе? Не станет путеводной звездой для странника или пастуха и не явит пророческий знак для провидца или жреца? Неужели я угасну без цели?»

Так вопрошала она, озаренная внезапным светом мысли, и ее переполняла могучая, деятельная жизнь. Что-то внутри бурлило и рвалось наружу, божественные силы рвались на свободу, но к чему их приложить?

Она подняла голову к ночи и небесам – ночь и небеса ответили на ее взгляд. Она нашла берег, холм, струившуюся в тумане реку – все отзывалось, говорило с ней вещими голосами. Она слышала, трепетала, но не могла понять. И тогда воздела сложенные руки и вскричала:

– Утешение, назидание, помощь – придите!

Никто не ответил.