Шерли

Поодиночке все люди в той или иной мере эгоистичны, если же брать их в общей массе, то степень эгоизма резко возрастает. Британские негоцианты не исключение: слишком они озабочены погоней за выручкой, и национальное благосостояние интересует их лишь применительно к расширению внешнего рынка. Великодушие, бескорыстие, чувство собственного достоинства для них – пустой звук. Управляемая лавочниками страна неминуемо скатывается в унизительную покорность, причем вовсе не из тех соображений, которые проповедует Христос, а скорее из тех, что диктует Мамона. Во время войны английские коммерсанты готовы были терпеть пощечины от французов, подставляя поочередно то правую, то левую щеку. Они сняли бы с себя плащи и отдали Наполеону, потом заботливо предложили бы ему и свои сюртуки, да и жилетов бы не пожалели. Они готовы раздеться буквально донага, лишь бы он не трогал их кошельки. Эта публика не выкажет ни проблеска мужества, ни признака сопротивления, пока корсиканский бандит не схватит их кошельки. Вот тогда, вероятно, они обратятся в британских бульдогов, вцепятся грабителю в горло и будут отважно висеть на нем, сжимая зубы все крепче, пока не вернут свое сокровище. Высказываясь против войны, негоцианты всегда клеймят ее как кровавое и варварское явление. Слушая их разглагольствования, невольно подумаешь, что люди они цивилизованные, гуманные и добрые к ближнему. Увы, это совсем не так. Многие из них узколобы и жестокосердны, не испытывают особой приязни ни к одному сословию, кроме собственного, с остальными держатся отстраненно и даже враждебно, считая людьми никчемными и ставя под сомнение само их право на существование. Готовы попрекать их даже глотком воздуха и глубоко убеждены, будто низшие классы не заслуживают ни хорошей еды, ни питья, ни проживания в достойных условиях. Они понятия не имеют о том, что иные люди помогают друг другу, развлекают или учат народ, и ничуть этим не интересуются. Якобы все, кто не имеют отношения к торговле, даром едят свой хлеб и влачат бессмысленное существование. Не приведи Господь, чтобы Англия превратилась в страну лавочников!

Мы уже упоминали, что Мур вовсе не самоотверженный патриот, и объясняли, что обстоятельства вынуждают его направлять свое внимание и усилия исключительно на продвижение личных интересов; соответственно, вновь очутившись на грани банкротства, он принялся с удвоенным рвением бороться с теми факторами, которые толкали его к краю. Мур поддерживал на севере брожение умов, недовольных войной, и старался привлечь тех, чьи деньги и связи превышали его скромные возможности. Впрочем, порой он осознавал, что вряд ли его партии удастся оказать на правительство ощутимое воздействие. Услышав, что Бонапарт угрожает всей Европе и та берется за оружие, увидев, что нападению подверглась Россия и сразу поднялась в едином порыве защищать скованные морозом земли и глухие провинции, населенные крепостными крестьянами, свой дремучий деспотизм от чужеземного триумфатора, Мур понял, что Англия, страна свободная, не пойдет на переговоры, не станет предлагать уступок и заключать перемирие с неправым и алчным предводителем французов. Порой приходили известия о передвижениях человека, представлявшего Англию на Пиренейском полуострове, о его успехах – осторожных и неторопливых, зато стабильных и неустанных. Читая в газетах донесения самого лорда Веллингтона, написанные скромностью под диктовку истины, Мур в глубине души сознавал, что на стороне британских войск – подлинная, а не показная сила, и, в конце концов, они одержат победу. В конце концов! До этого еще так далеко, пока же суд да дело, лично он, Роберт Мур, окончательно разорится, и его надежды обратятся в прах. Ему нужно заботиться только о себе и стремиться к исполнению своих целей.

И он взялся за дело столь рьяно, что в дружбе его со старым тори Хелстоуном наступил разлад. Они поссорились на общественном собрании, потом обменялись язвительными письмами в газетах. Хелстоун обозвал Мура якобинцем, прекратил с ним видеться и даже здороваться при встрече перестал. Также он недвусмысленно дал понять племяннице, чтобы ноги ее не было в доме у лощины, и ни о каких уроках французского не может быть и речи. Ни к чему ей этот скверный и безнравственный язык, да и написанные на нем хваленые книги в высшей степени губительны для юных, неокрепших умов. Также заметил, что вообще непонятно, кому хватило ума ввести моду обучать женщин французскому. Ничего менее подходящего и придумать нельзя. Это все равно что кормить мелом и кашкой на воде рахитичного ребенка. Каролине следует забыть и о французском, и о своих родственниках: люди они неблагонадежные.